Далеко заполночь жена Горвеля, леди Ровега, покинула
пирующих. Вскоре появилась служанка, наклонилась над ухом Чачар, намекнула
шепотом, что приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин — шуточки
пошли грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.
Чачар поднялась с великой неохотой, но не скажешь же, что
наслышалась и не такого, а мужское общество предпочитает любому другому, женщин
не любит, как и они не любят ее, боятся и обижают! Служанка отвела ее в
огромные покои — комнату сына Горвеля — Роланда, Одоакра или Теодориха — имя
пока что оставалось тройное. Горвель еще не решил, как назовет будущего
первенца, но начисто отметал намеки жены, что якобы звезды предвещают о
рождении девочки.
Чачар долго вертелась в роскошной постели, зал был чересчур
огромен, она чувствовала себя на кровати будто выставленной на середину
городской площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар
боялась спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако
ночь и без того душная, жаркая, и, обливаясь потом, Чачар наконец встала в
постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь отскочить от ложа
как можно дальше.
Единственный светильник горел слабо, освещая серые квадраты
камня, дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло
вспыхнуло ярче и ее глаза вспыхнули: на стене рядом блестело в деревянной
оправе зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее старом доме, а
настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!
По сторонам зеркала висели обнаженные кинжалы, на одном
сидел огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно поблескивали.
Чачар опасливо отодвинулась, но не настолько, чтобы не видеть себя в зеркале.
Покрутилась, поиграла бровями, изогнула тонкий стан. Снизу донеслось пьяное
пение, рев грубых мужских голосов, и Чачар увидела в отражении, как ее щеки
радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала выше, под тонкой рубашкой
торчали твердые кончики. Она лучше чувствовала себя среди мужчин, в женском
обществе угасала, как бабочка, с крыльев которой грубо стерли пыльцу.
Поколебавшись, она оглянулась на темную постель, где одной
спать одиноко и страшно: того и гляди из-под ложа протянется черная волосатая
рука, схватит, — толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.
Далеко впереди показался движущийся свет, она заспешила навстречу,
увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть войлочного доспеха с
нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него
разило вином, кивнул на лестницу:
— В большом зале еще пируют!.. Проголодалась, иди вниз,
там на кухне нужна помощь. Заодно налопаешься.
— Спасибо, сэр рыцарь, — поблагодарила Чачар, и
старый воин, польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо,
словно копье рыцарь, въезжающий на королевский турнир.
Чачар подошла к большому залу, осторожно заглянула в
приоткрытую дверь. Пир шел горой, но деревянные кресла опустели, как и лавка,
на которой прежде сидели жена Горвеля и молодой человек с бледным лицом. Монаха
она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за троих, орал непристойные
песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши.
Чачар отодвинулась не замеченной, на цыпочках прокралась
дальше, услышала голоса за дальней дверью. Прислушалась, поправила волосы,
робко приоткрыла дверь.
В большой комнате близ горящего камина расположились Горвель
и Томас, в роскошном кресле царственно сидела леди Ровега, все трое внимательно
слушали молодого человека: он напевал, играя на лютне. Его пальцы быстро
перебирали струны, голос звучал красиво, мужественно, и Чачар сразу простила
надменный вид и злые рыбьи глаза. Томас первый заметил приоткрытую дверь, Чачар
попыталась отодвинуться, но рыцарь уже что-то шепнул Горвелю, тот широко
улыбнулся, Чачар знала эту понимающую улыбку, поднялся и, ступая как можно
тише, вышел к Чачар.
— Страшно, — вымолвила она жалобно, — не могу
заснуть.
Томас смотрел сверху вниз, от него пахло хорошим вином,
мужским потом, силой и чем-то особым, от чего у нее перехватило дыхание и чаще
застучало сердце. Она чувствовала, как вспыхнули щеки, словно алые розы, густая
кровь залила даже шею, оставив белоснежной лишь грудь — высокую чувственную.
Взгляд Томаса невольно опустился, и Чачар в сладком предчувствии видела, с
каким трудом он оторвал глаза от глубокого выреза, где грудь заволновалась, с
готовностью поднялась навстречу его жадному взгляду.
— Где мой друг Горвель отвел вам комнату? —
спросил он внезапно охрипшим голосом. Его глаза помимо воли поворачивались в
орбитах, Чачар чувствовала, как жаркий взгляд ползет по ее нежной коже,
оставляя красный след прихлынувшей крови.
— Поверхом выше, — ответила она, опустив глаза,
чтобы дать рыцарю смотреть туда, куда хочет. — Комната будущего
наследника...
— Или наследницы, — проговорил он с хриплым
смешком. — Вы... хотите осмотреть замок моего друга? Раз уж не спится в
такую душную ночь. Наверное, перед грозой? Меня тоже что-то тревожит...
— Я бы с радостью походила с вами, сэр Томас, по замку.
Прогулка помогла бы заснуть...
Томас оглянулся на чудовищно толстые стены, предложил:
— Тогда... пойдемте снизу? А закончим на сторожевой
башне под звездным небом. Я никогда не видел таких крупных звезд!
— Я тоже, — призналась она.
Она пошла впереди, чувствуя его пристальный взгляд. Щеки
горели так, что кожу пощипывало, хорошо, что не надела ничего лишнего — ее
ладное тело, к которому всегда тянутся мужские руки, просматривается даже в
тусклом свете факелов, недаром сарацины откровенно пялились, рыжебородый хозяин
посматривал одобрительно, раздел ее взглядом, даже рыбоглазый менестрель бросал
чересчур пристальные взгляды, к явной досаде леди Ровеги!
Они спускались по крутым ступенькам, снизу тянуло прохладой,
сыростью. Чачар держалась поближе к Томасу, ей было страшно, а рыцарь шел рядом
могучий, красивый, мужчина с головы до пят, и она при первой же возможности
испуганно пискнула и ухватилась за его руку, так и пошла — вздрагивая,
прижимаясь в страхе, ибо тени сгущались, двигались, словно в только что
выстроенном замке уже появились призраки.
Опустившись в подвал, они оказались перед массивной железной
дверью. Томас пошевелил ноздрями, грудь его раздулась, он поспешно толкнул
железные створки. Из глубокого подземелья вместе с влажным холодом пахнуло
таким мощным запахом вин, что Томас пошатнулся. В тусклом багровом свете
факела, который держал над головой, виднелись три высоких бугристых ряда,
похожих на спины буйволов. Чачар пораженно вскрикнула:
— Три ряда винных бочек!.. Зачем ему столько?
— Узнаю Горвеля, — рассмеялся Томас. — Он
считает оскорблением напиться воды, если за пару миль в окрестностях есть вино.
А в этом замке, что на перекрестке караванных дорог...
Чачар покосилась на смеющееся лицо рыцаря, где плясали
багровые блики, отважно спустилась в подвал. Ступеньки были с острыми краями,
нестертые, земля под ногами еще испускала запах свежести, незатоптанности.
Кое-где из-под винных рядов торчали жерди, доски. Винные бочки сложены в три
ряда: два под стенами, один — посреди, между ними проход в ширину раскинутых
рук, а точнее — чтобы без помех выкатывать нужную бочку. Огромные чудовища из
толстых дубовых досок громоздились так высоко, что Чачар изумленно покачала
головой:
