Олег вывел своего жеребца без спешки, седлал неторопливо,
мешки сложил на запасных коней. Чачар уже извертелась на гнедой лошадке, когда
Олег так же угрюмо набросил сбрую на коня Томаса, затянул подпруги. Проверил
крюки на седле, словно чуял, когда, в какой момент рыцарь вырвется из цепких
рук прекрасной хозяйки замка.
Чачар потемнела как туча, насупилась, в больших испуганных
глазах блестели слезы. Олег вскочил в седло, и в это время двери замка
распахнулись как от удара тараном. Томас почти скатился по каменным ступенькам,
словно за ним гнались призраки.
На последней ступеньке он резко опустил забрало, тяжело
взгромоздился в седло, первым понесся к воротам — молча. Олег пустил коня
следом, за рыцарем тянулся невидимый шлейф женских духов. Он покосился на
Чачар: ее нижняя губа была закушена, а запруда слез уже прорвалась, на щеках
блестели мокрые дорожки. Если он уловил запах, то она, женщина до кончиков
ногтей, могла различить в этом аромате любые оттенки...
Ворота замка распахнулись, конские копыта прогрохотали по
дощатому настилу моста. Дорога повела от замка прямо на запад, но Олег
остановил маленький отряд, указал на отпечатки копыт:
— Направился к востоку. Впрочем, так и должно быть!
Он повернул коня, Томас и Чачар послушно поехали следом.
Томас, явно избегая соседства зареванной Чачар, торопливо догнал Олега, сказал
обвиняюще, все еще не поднимая забрала:
— Святой калика, ты же знал!
— Что?
— Что надо леди Ровеге! Мог бы помочь другу... э...
избежать тягостного разговора.
— Чтобы распяла меня на воротах? Я не рыцарь
благородного происхождения, а простой паломник, что ищет своей дороги к
богам... Впрочем, в этих краях и рыцарей распинают. Или бросают в каменоломни.
— Сэр калика... Я не выношу обижать женщин! Мы, рыцари,
созданы Богом для защиты слабых, а женщины — самые слабые и нежные создания на
свете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я признался, что уже обручен
с леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете.
Олег посочувствовал:
— Сарацины нашли выход. По их закону можно иметь четыре
жены. Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько жен,
сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников ислама растут не зря так
стремительно, рыцарь!
К ним подъехала Чачар, не могла долго жить вне общества
мужчин, спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом:
— А верно, что в других странах двое или даже больше
мужчин могут брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели —
чтобы не разлучаться, расползаясь по семейным норам...
Кони неслись галопом, ветер трепал гривы. Томас пропустил
мимо ушей сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом:
— Сэр калика, ты зря стараешься повеселить мое сердце.
Оно горит как в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он просто
украл, он бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верных
вассалов! А что скажет король? Другие рыцари?
— Это все их мощь, сэр Томас. Даже у королей нет такой
власти. Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в ночь
как вор. Тайное дело выше всего.
— Тайное дело... Дело Тайных?
— Дело цивилизации.
Томас на скаку всматривался в нахмуренное лицо калики, тот
выхватывал взглядом примятые травинки, вдавленные камешки, неясные следы
подков. Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь под нею стлался легко,
размашисто.
— Семеро Тайных... за цивилизацию?
— Да, сэр Томас.
Томас долго молчал, переваривал, молча сопел, пробовал
всматриваться в отпечатки копыт, наконец взорвался:
— Дьявол тебя побери, сэр калика! Если они за
цивилизацию, то ты... мы за что?
— За культуру, — ответил Олег.
Глава 10
Похититель в спешке не скрывал следы, и Олег нахлестывал
усталого коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовал
переброситься парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными
глазами, судьбы
цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал
Олега, спросил настойчиво:
— Разве цивилизация и культура... не тоже самое?
— Не одно и то же, сэр Томас. Не одно!
Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил,
в глазах стояло откровенное страдание:
— Когда лезли на стены Иерусалима, обагряя их своей
кровью... и кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что
цивилизация стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!
— Сэр Томас, цивилизация — это топор. Им можно срубить
дерево, нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизация
выше, тем топор острее.
— А культура?
— Культура — это невидимые пальцы, что хватают тебя за
руку, когда ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет
внутри тебя.
Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали черными
как угли. Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что там
прячется небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи
ночь — догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места, здесь
много норок хомяков, конь сломает ноги.
Томас распряг коней, подвесил к мордам мешки с овсом,
стреножил. Олег разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышными
кустами, принес ломти хлеба и мяса.
Томас спросил с неловкостью:
— Сэр калика... А как же Христос? Он за нашу западную
цивилизацию?
Олег с неловкостью опустил взгляд, смущали чистые, честные
глаза молодого рыцаря:
— За культуру, сэр Томас. За культуру! Сатана гораздо
цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудеса
творит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован никакими
законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не очень умный,
Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он добр, он готов отдать
жизни за нас, грязных и невежественных!.. И отдает, хотя люди не стоят и его
мизинца. Но — странное дело! — люди, устыдившись , начинают карабкаться к
свету, к добру. Жертва Христа была не напрасна, вот этого умнейший Сатана до
сих пор не может понять... И недоумевает, почему он, гениальный и смелый,
терпит поражение за поражением!
Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркивали
кони. Чачар спросила тихонько:
— А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее?
Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице:
— Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало.
