Олег с сомнением глядел на последний ломоть мяса,
распластавшийся, как раздавленная черепаха среди багровых углей, задумчиво
двинул острыми плечами:
— Не знаю... Долго жил медом и акридами... Траву ел,
листья. А мясо будит в человеке зверя.
— Гм... Во мне, к примеру, будит только аппетит.
Калика растянул в подобии усмешки бескровные губы, зубы
блеснули белые, хищные, острые, как у зверя. Он взял последний ломоть голыми
руками не морщась, задумчиво покрутил в ладони, помял. Лицо оставалось
неподвижным, но у черепа, обтянутого кожей, трудно понять выражение. Томас даже
задержал дыхание, когда калика поднес мясо к губам. Бескровные губы
раздвинулись, потрогали жареное мясо. Ноздри подрагивали, вбирая запахи. Затем
калика очень осторожно коснулся мяса зубами.
Томас следил, как ел калика, боялся шевельнуться. Когда
калика проглотил последний кусок, разжеванный так тщательно, словно готовил из
него кашицу, Томас выдохнул с облегчением:
— Ну вот! А то медом и акридами!
Калика повернулся, в глазах было непонимание. Кивнул
наконец, просветлел:
— Ты не понял... Запретов на еду в моей вере нет. Это и
есть часть моего подвига!.. Труднее всего одолеть себя. Пост — это власть духа
над телом. Я жаждал мяса с кровью, но ел только листья, жаждал женщин, но
проводил время в пещере... Только полное воздержание помогает искать Истину.
Томас спросил разочарованно:
— Значит, ты еще не отказался от своей языческой веры?
— Власть моего духа достаточно сильна, чтобы не дать
плоти задрожать при виде мяса, обильной еды. Теперь могу есть мясо. Значит,
могу перейти из Малого отшельничества в Большое...
Томас уже спал, осоловев от сытости.
На седьмой день рыцарь попробовал влезть на коня. Едва конь
пошел шагом, Томас побледнел как смерть, покачнулся. Калика едва успел
подхватить падающего рыцаря.
Когда Томас очнулся, он лежал под тем же дубом. Весь день
калика кипятил в его боевом шлеме вонючую гадость из трав, корней, сбивал с
берез черные наросты, измельчал, кипятил, заставлял Томаса пить отвратительную
горькую смесь, в которой плавали жесткие крылья жуков и чьи-то когтистые лапки.
Томас клял Везельвула с Астаротом, но пил, ибо в лекарствах
не понимал, как и положено благородному рыцарю, а новому другу верил на слово.
Калика поил настоями и отварами, умело сшибал самодельными
стрелами птиц. Однажды подшиб молодого барсука. Томас ел, молодая сила быстро
вливалась в мускулистое тело, закаленное в сражениях, походах, лишениях. Он
поднимался, прислушивался: рана в боку ныла, но острая боль ушла.
— Святой отец, когда ты мылся в последний раз?
Олег ответил рассеянно:
— Месяц тому я попал под сильный ливень...
— Гм... А где ты берешь воду? Я видел мельком ручей,
когда падал с коня...
— Близко, — подтвердил калика. Он задумался,
сказал медленно:— Кстати, я совсем забыл... В Большом отшельничестве можно все,
что дозволено другим. Так что я могу...
Вернулся он с прилипшими волосами, мокрый, с блестящими
глазами. Томас смотрел с удивлением: волосы калики оказались цвета спелой
рябины, а лицо белое, не тронутое солнцем. Странные зеленые, как молодая трава,
глаза смотрели печально.
— Ты не сакс? — спросил Томас.
— Славянин. А ты из Британии?
— Родился на берегу Дона, — ответил Томас
мечтательно. — На излучине близ устья стоит мой замок... Вокруг леса,
леса... Болота, топи. Вся Британия — леса и болота. Холм, где стоит мой
замок, — единственное сухое место на сто миль вокруг. В лесах тесно от
туров, оленей, кабанов, а про зайцев или барсуков и говорить нечего. От
птичьего крика шалеет голова. Рыба бьется головой о борта лодки, просится в
сеть...
Олег кивнул:
— Я тоже любил бывать на Дону.
Томас живо развернулся, глаза заблестели:
— На Дону?
— Десятки раз.
— Не видел ли высокий замок из белого-белого камня? На
излучине, защитный вал и ров слева...
Олег покачал головой:
— Я бывал на берегах Дона в Восточной Руси, Палестине,
Колхиде, Аравии, Гишпании, Элладе... Везде, где прошли сыны Скифа, остались
реки с именем «Дон».
Томас дернулся, спросил угрожающе:
— Когда это дикие скифы завоевывали Британию?
— Я без всяких завоеваний побывал в Святой земле, не
так ли? Когда-то великий вождь скифов Таргитай... или это был Колоксай?..
решился старую богиню Дану, покровительницу скифов-кочевников, заменить на
Апию, мать сыру-землю. Хотел кочевников разом обратить в землепашцев! Понятно,
кровавая распря... Староверы после битвы откочевали через всю Европу,
переправились на Оловянные острова. Там выстроили жертвенники на старый лад из
огромных камней-дольменов. Не видал? Жаль, красиво... Стоунхендж зовется. Дали
имена рекам. А вообще-то река по-скифски — «дон». Город, который выстроили в
устье реки, нарекли Лондоном, что значит: стоящий в устье. У нас тоже такие
города зовутся Усть-Ижора, Усть-Илим, а то и просто — Устюг...
Томас оборвал надменно:
— Не видал там никаких лохматых! Мы, англы, испокон
веков живем на берегах Дона. Господь создал нас прямо на его берегах, а весь
белый свет сотворил чуть раньше. Всего за шесть месяцев!
— За шесть дней, — поправил калика кротким
голосом.
— Сам знаю, — огрызнулся Томас. — Я боялся,
что ты, язычник, не поверишь! Все-таки за шесть дней... гм... а за шесть
месяцев даже твои боги сумели бы, если бы собрались кучей.
Глава 2
На десятый день Томас сумел влезть в доспехи. Он шатался от
слабости, калика помог ему забраться в седло. Конь заржал, застоявшись,
пробовал пойти гордо, калика поспешно ухватил повод, и конь встал как
вкопанный. Ладонь, державшая повод, была широкая как весло, а сама рука —
костлявая, жилистая, уже малость обросшая мясом — казалось вырезанной из
старого дуба. Калика раздался в плечах, хотя они и раньше были широки, лицо
чуть ожило, но в глазах осталась все та же смертная тоска.
— Спаси Бог, — сказал Томас. — Позволяют ли
твои боги принимать плату?
— Сэр Томас, мне надо очень мало. Когда нет травы, я
могу грызть кору на деревьях. Сплю на камнях, голой земле. Будь здоров! Удачи
тебе.
Рыцарь пытался приподнять копье для салюта, но не сумел.
Лишь улыбнулся виновато, а конь пошел ровным шагом, стараясь не трясти хозяина.
Калика поднял свой плащ, взял клюку, то бишь посох, и пошел той же дорогой, но
не спеша, весь погруженный в нелегкие думы.
Дорожка вилась между деревьями, вдали уже мелькал просвет.
По ветке над дорогой пробежала белка, цокнула острыми зубками, заметив
бредущего человека, задержалась от любопытства. Тяжело пролетела крупная птица,
попыталась сесть на ту же ветку, но застывшие в гнезде лапы цеплялись худо, и
она долго махала крыльями, качалась, пока когти обрели былую уверенность.
