Томас разжал объятия, быстро отступил. Из огромной пасти,
что нависла над ним, хлестала кровь, красные, как горящие уголья, глаза
исполинского медведя погасли. Он повалился навзничь, земля вздрогнула и
качнулась. Толстые лапы дернулись и вытянулись.
Девушка под деревом сидела с выражением ужаса на грязном
перепачканном лице. Томас слабо улыбнулся, бояться больше нечего.
Калика возвращался неторопливо, вел в поводу прядающего
ушами коня Томаса. Он окинул Томаса неодобрительным взглядом:
— Что вечно перемазываешься, как свинья... Скорее в
ручей, а то засохнет — не отдерешь.
Томас тяжело дышал, в груди хрипело, кололо при каждом
глубоком вздохе, словно медведь сломал ребра. Не в силах ответить он только
повернул голову в сторону ручья, но шагнуть не решился, боялся, что ослабевшие
ноги не удержат.
Олег спрыгнул с коня, подошел к девушке. Она испуганно
отодвинулась, в глазах еще жил ужас.
— Дурочка, — сказал Олег убеждающе, — не меня
надо бояться, а вон того в железной скорлупе. Сердце у него тоже в скорлупе,
предупреждаю!.. Дай-ка поправлю ногу, она у тебя какая-то странная.
Он ощупал ее лодыжку, взялся обеими руками, помял, растянул,
круто сдвинул, девушка чуть вскрикнула, тоненьким голоском как зверек в норке,
но даже Томас сразу понял, что вывиха больше нет, а легкая боль через день-два
забудется.
Он потащился к ручью, стараясь не хромать, изо всех сил
держа лицо безмятежным. Берег подался под его железными подковами, Томас упал и
на спине съехал в ледяную воду, подняв каскады сверкающих брызг. Ручеек был
мал, ноги упирались в противоположный берег, а голова оставалась на этой
стороне, студеная вода струилась между доспехами, намочила вязаную одежду,
охлаждала избитое тело, Томас чувствовал себя сплошным кровоподтеком, из
которого во все стороны торчат сломанные ребра и зазубренные обломки костей.
Он еще лежал в ручье — продрог, но терпел, хоть и стучал
зубами. Солнце все еще палит нещадно, вон от зноя мухи падают замертво. Какая
вышмыгнет из-под листика, то блеснет слюдяными крылышками, схватит что-то и тут
же прячется, пока не превратится в уголек. Трава на берегу съежилась, легла на
землю, даром что корни опускаются до ледяной воды — изнемогает.
Сверху послышался сильный голос:
— Сэр Томас! Нехорошо... Гости пожаловали, а он все
рыбу ловит. Много поймал?
Томас услышал чужие голоса. Земля осыпалась под его
железными локтями, наконец встал посреди ручья, похожий на фонтан в королевском
дворце: из всех щелей доспеха брызжут тугие струи воды. За пазухой что-то
трепыхнулось. Томас непроизвольно сунул пятерню, пошарил, на ладони прыгала
серебристая рыбка с красными плавниками и выпученными сердитыми глазами.
Остолбеневший Томас разжал пальцы, рыбка подпрыгнула и булькнула в ручей.
— Это за полдня? — сказал Олег обвиняюще.
Эх... — Иди встречай гостей.
— А ты?
— Они жаждут тебя.
Томас вышел все еще слабый, продрогший, но взбодренный. На
берегу под деревьями уже стояли три шатра, вокруг суетился народ, а по дороге
двигался целый обоз из смирных лошадок — тянули ветхие телеги с убогим скарбом.
Следом шли худые, в лохмотьях, почти безоружные люди.
Навстречу Томасу шагнул приземистый лохматый мужчина в
рваной рубашке и старых брюках. На веревочном поясе висел короткий меч с
деревянной рукоятью. За ним держались два мужика еще беднее и проще и та
девчонка, из-за которой дрался, — уже умытая, причесанная, в темных
волосах пламенел цветок. Она во все глаза смотрела на Томаса, что-то
быстро-быстро шептала двум мужчинам.
Лохматый поклонился Томасу:
— Я вождь племени, меня зовут Самота. Это моя внучатая
племянница, хитрая и ленивая, но мы любим свой народ, не хотим ничьей гибели...
Спасибо, могучий воин! Почти нас присутствием, погости.
Томас развел руки, оглянулся на Олега за поддержкой:
— Спасибо. Мы бы рады, но надо ехать.
— Едешь к морю? — спросил вождь.
— Да.
— А потом? В Константинополь?
Томас удивился, встревожился:
— Откуда знаешь?
— Все едут в Константинополь, — ответил вождь спокойно. —
Дороги мира идут через этот стольный град. Ты — франк. Сюда шел через
Константинополь, обратно не минуешь.
— Верно, — признался Томас. — Но я не могу
терять времени.
Самота обернулся к помощникам, быстро переговорил, снова
обратился к рыцарю:
— Уедешь сегодня, до полудня будешь сидеть на берегу.
По этой дороге нет портов, а корабль Гелонга — это мой родственник! —
уходит лишь после праздника.
— Какого? — спросил Томас.
— Великой Рыбы, что спасла нашу страну, — ответил
Самота торжественно.
Томас открыл было рот, чтобы сказать, что думает о языческих
обрядах, но, перехватив насмешливый взгляд калики, прикусил язык. Пусть живут
по своим обрядам. Этот народ окрестят те, у кого больше свободного времени и
меньше забот.
— Спасибо, — ответил он хмуро. — Но завтра с
восходом солнца мы выступим в путь. Как зовут, говоришь, твоего родственника?
— Гелонг. Мы напишем, что ты наш друг, он сделает все,
чтобы твое путешествие было приятным.
Томас оглядел их лохмотья, изможденные лица и босые ноги,
спросил недоверчиво:
— Знаете грамоту?
Вождь засмеялся, показав желтые выщербленные зубы:
— Все до единого! Только два народа на свете вынуждены
знать грамоту, ибо так велят боги: мы, великие урюпинцы, и эти, как их... некие
иудеи.
Телеги поставили кольцом, протянули цепи. Как объяснили
Томасу, так защищаются от внезапного нападения разбойников — после
разрушительной войны ими кишат дороги и караванные пути. В середине стены из
телег разожгли костры, поставили два десятка шатров — бедных, сшитых из
обрезков шкур и старых одеял, грязных полотнищ. На кострах в котелках варили
жидкую мучную похлебку, на углях пекли съедобные коренья. Томас выложил мясо и
лакомства, что дали в дорогу мерефянцы, засмеялся, видя как распахнулись от
восторга глаза детей и взрослых.
Спасенная девушка, ее звали Игуанда, не отходила от Томаса,
смотрела влюбленными глазами. Олег ухмыльнулся. Внучатая племянница, как он
высчитал по пальцам, довольно высокая степень родства, если считать по матери,
ибо урюпинцы и иудеи ведут счет родства по материнской линии. Народ здесь
бедный, зато их не ограбишь. Выглядят счастливыми, а что человеку еще надо?
Томас сердился, опять все шишки на него, а калика снова в
сторонке: сидит у костра, пьет с урюпинцами кислое вино, слушает истории. Как с
гуся вода! А урюпинцы простодушно спрашивают, не думает ли могучий воин
примкнуть к ним: Игуанда пойдет за него, если хорошо попросит, а со временем
мог бы и вождем стать, если все обычаи запомнит!
