Книга Несбывшийся ребенок, страница 23. Автор книги Катрин Чиджи

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Несбывшийся ребенок»

Cтраница 23

— Ты опозорил всю семью, — заявил отец. — И к тому же сейчас только май.

— Какой бес в тебя вселился? — воскликнула мать.

В выходные они не пустили его в луна-парк и даже не дали увидеться с дядей Генрихом. Готлиб слышал, как тот играл в гостиной «По юной зелени душа моя тоскует сумрачной зимой», а потом разразился какой-то безумной рваной мелодией, у которой не было ни названия, ни слов. Она ворвалась в комнату Готлиба и заполнила ее ярмарочным весельем: сутолокой и толчеей, дрожанием поджилок на трясущейся лестнице и упоительным головокружением в падающем доме.

Из окна Готлибу были видны только верхушки платанов, растущих вдоль дороги. Их сучковатые ветви сплетались, не пропуская солнце. А в саду в леднике хранилась зима, обложенная соломой. В доме то и дело звонил телефон: мама звонила из зала папе в гостиную, фрау Крукель звонила из кухни маме в зал. Папа сидел в глубоком кресле с высокой спинкой, мама слушала музыку и писала друзьям и важным людям приглашения на бесконечные званые обеды и ужины: «Мы будем рады видеть Вас в субботу 25 числа. Зацветут розы, и фрау Крукель приготовит сорбе из лепестков роз».

В передней внизу стояла широкая дубовая скамья с танцующими медведями на спинке. Они вскидывали мощные лапы, совсем как люди, и сверкали глазами в темноте — так и манили Готлиба. К сожалению, сидеть на скамье было запрещено.

Когда пришло время ужина, горничная принесла хлеб с сыром и разрезанное на четвертинки яблоко — а еще ножницы и черную бумагу «от фройляйн Ханнелоры». Именно тогда Готлиб вырезал свои первые силуэты — лица родителей. Естественно, ему приходилось работать по памяти, но получилось похоже: придя в следующий раз, горничная сказала, что у него талант, и принесла еще бумаги от старшей сестры.

Готлиб хотел объяснить родителям, что, разрезая страницы учебника, он не разрушал, а творил. И чтобы доказать, разложил перед ними результаты своей работы. Родители посмотрели сначала на силуэты, затем друг на друга и признали, что да, у сына есть талант. Когда Готлибу разрешили спускаться вниз, в нарядные комнаты с французскими дверями, ведущими в сад, где над мимозой порхали легкие стрекозы, он не расстался с ножницами и черной бумагой. Постепенно ему наскучили лица, и он перешел к архитектуре и пейзажам. Их суть было проще ухватить.

Через несколько дней после освобождения Готлиб пробрался с ножницами в гардеробную и проделал дыру в одном из маминых платьев. Зачем? Он и сам не знал. Вокруг качались наряды, заглушая звуки. Атлас, блестящий, как молодая листва. Бархат, переливающийся, как пыльца в глубине цветка. Чинные ряды туфель, набитых папиросной бумагой. Готлибу казалось, что пол под ним ходит ходуном, как на трясущейся лестнице или в падающем доме в луна-парке. Отражение раздваивалось в кренившихся зеркалах: два Готлиба прорезали дырочку — настолько маленькую, что ее даже не заметят сразу, только через несколько месяцев. Да и тогда мама решит, что она сама ее прорвала острым каблуком.

* * *

— Дети, посмотрите сколько замечательной одежды! Видите, как хорошо мы заботимся о нуждающихся? Видите, как тщательно работницы проверяют каждую вещь? Фрау Миллер просила ничего не трогать. Она здесь главная, поэтому мы должны ее слушаться, даже если нам очень захочется прикоснуться к этим замечательным вещам. Мы, немцы, никогда не забываем о тех, кто обделен судьбой. Мы не жертвуем им обноски. Смотрите, здесь шелковые платья, выходные туфли, сумочки из крокодиловой кожи, кружевное белье. Можно подумать, что мы случайно забрели в один из роскошных берлинских универмагов, если бы те не лежали в руинах после бомбежек. После тщательного осмотра и очистки вещи передаются жертвам вероломных вражеских налетов, если, конечно, они смогут доказать, что лишились аналогичного имущества. Что значит «аналогичный»? Никто не знает?

Думаю, все согласятся с фрау Миллер, что здесь самое интересное место на фабрике. Чем занимаются эти женщины? Почему они так внимательно осматривают и прощупывают швы? Что они ищут? Похоже, они не говорят по-немецки, так что спрашивать их бесполезно. Но что это? Они разрезают нитки, распарывают перекрученные торопливые стежки, которые напоминают судорожные послания, нацарапанные трясущейся рукой. Посмотрите, ткань в швах не выцвела и не износилась. Она ослепляет своей яркостью. А что же там зашито в этих швах? Серьги с бриллиантами, жемчуга, перламутровые камеи, медальоны с лицами мертвецов. За одну брошь можно купить пятьдесят пуль, за один бриллиантовый браслет — пять пистолетов. Видите, дети, у нас ничего не пропадает, все идет в дело — даже утраченное имущество.

Ноябрь 1943. Близ Лейпцига

— Расскажи, как я был маленьким, — просит Эрих, когда они с мамой за руку идут домой из церкви.

— Ты все еще маленький, золотце.

— Мне восемь!

— Да, восемь.

— Значит, я уже большой. Бабушка Кренинг говорит, что мне уже можно читать папины детские книжки. Расскажи, каким я был, когда только родился.

— Возможно, бабушка права, — замечает мама и, прежде чем Эрих успевает задать вопрос, спрашивает: — Какая из папиных книжек тебе нравится больше всего?

— «Завещание Инки», «Через пустыню», «В империи Серебряного льва», но самая любимая, как у фюрера, — серия про Виннету.

Эрих рассказывает маме про старину Шаттерхенда, немца, героя Дикого Запада, который мог убить медведя гризли одним ударом, и про его индейского друга Виннету, вождя апачей.

— Они были кровными братьями. И могли читать мысли друг друга.

— Полезное умение. Особенно сейчас, — говорит мама, усмехаясь; ее дыхание клубится белыми облачками пара в морозном воздухе.

— Так каким я был в детстве? Еще когда не умел ходить?

— Каким? — повторяет мама, поднимая взгляд в стылое небо. — Ты был хорошим мальчиком. Никогда не кричал. Лежал так тихо, что я приходила посмотреть, на месте ли ты, не унес ли дьявол тебя из колыбельки. Папа ее сам сделал из сосны и украсил резными желудями.

— Расскажи какую-нибудь историю про меня.

Мама молчит и опять глядит в небо, а потом начинает говорить, и чем больше она рассказывает, тем ярче становятся картины прошлого.

В теплую погоду она выносила колыбель на улицу, в тень серебристой липы. Шелест листьев заглушал все звуки, кроме крика горлицы на три такта. Эрих помнит это? Да, помнит. А желуди, вырезанные на колыбели? Да. Или ему только так кажется, ведь колыбель до сих пор хранится у них дома, и он не раз ее видел. Эрих помнит, как он смотрел на ульи, на темные провалы ртов, в которых кишат пчелы. Однажды пчелиный рой вылетел из улья. Из улья с лицом Луизы? Да, пожалуй. И завис над колыбелью в поисках нового места для гнездования. Да, Эрих помнит, как над ним нависло темное облако и опустилось на резную колыбель, на пеленки, на его ручки, на щеки, на легкие волосики, на веки. Он помнит, что не плакал тогда. Так и есть, кивает мама. Ты не испугался. Но что же это облепило его со всех сторон, как ночные кошмары? Где это место? И почему мама схватила и унесла его?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация