– Здесь я вас оставлю, господин Сандерсон.
– Олаф? Барбара?
– Николь?!
– Гюнтер! Сколько лет, сколько зим!
– Кто знает, зачем нас собрали?
Просторное фойе меньше всего напоминало подземные застенки спецслужб из сериала про Генерала Ойкумену. Бежевый с кремовыми разводами биопласт стен – успокаивающие тона, оценил Гюнтер. Мягкий, рассеянный фильтрами свет. Пол с паркетной фактурой. Нет, настоящий паркет. Круглые столики с лёгкими закусками. Канапе, тарталетки, бутерброды (вспомнилась Люси!). Миниатюрные пирожные. Стаканчики с лимонадом и соками. У Гюнтера внезапно свело живот от голода. Суетясь, браня себя за неприличную поспешность, он воздвиг на тарелке горку бутербродов: сыр с зеленью, балык со сладким перцем, красная рыба с оливками. Под это дело слушать Седрика, известного всезнайку, было гораздо приятнее.
– …новый спецпроект!
– Врёшь!
– Разуй глаза! Научная разведка, военные, Королевский совет – все в деле. Финансирование по высшему классу. Сам видишь, сколько менталов собрали. И не абы кого, заметь! Лучших пригласили!
Гюнтер засомневался, что он лучший, но Седрика так и распирало от гордости. Наверное, Седрик прав: чёртова дюжина из пятнадцати собравшихся успела отметиться на Шадруване. Туда отбирали с исключительной строгостью: максимальная мощность кси-трансляции для активных, предельная глубина проникновения для пассивных. Все – эмпаты, как и сам Гюнтер. Двое были ему незнакомы: солидные вислоусые мужчины, старше остальных, похожие друг на друга, как две капли воды, они держались вместе и помалкивали.
Близнецы?
– Братья Виртанен, – Седрик проследил за его взглядом. – Универсалы.
Про универсалов, совмещавших телепатические и эмпатические способности, Гюнтер слышал, и только. Любой ментал – редчайшее исключение, белая ворона в человеческой стае. Что уж говорить об универсалах?! Таких, как братья Виртанен, на Ларгитасе насчитывался в лучшем случае десяток. Двоих из десятка привлекли к новому проекту.
Это говорило о многом.
– Опять Шадруван? Саркофаг дал отклик?
– Новую методику разработали?
– Не в курсе, – был вынужден признать Седрик. – Скоро нам всё расскажут! Иначе зачем собирали?
Гюнтер кивнул, поперхнулся куском рыбы и ухватил со столика стакан яблочного сока – запить. Ф-фух, проскочило! Вокруг царила атмосфера лёгкой экзальтации. Возбуждение. Ожидание. Предвкушение. Любопытство. Ментальные блоки у всех работали исправно, эмоции и мысли были надёжно скрыты от посторонних, но даже те жалкие крохи, что просачивались наружу, суммировались, накладывались друг на друга, усиливались, создавая коллективный эмо-фон. А ещё румянец на щеках, азартный блеск глаз, тон реплик, голоса, звучавшие громче обычного – никакой эмпатии не нужно…
Мимо воли Гюнтера захлестнула эта будоражащая волна. Заинтригованность, ожидание грандиозного события – всё лучше тревоги и настороженности. С другой стороны, это были не его эмоции! Опомнившись, Гюнтер усилил внешний блок, наглухо отрезая себя от истеричного, как показалось ему, предвкушения – и пропустил момент, когда в дальнем конце фойе открылась дверь.
– Дамы и господа! – торжественно возвестил Безукоризненный. – Прошу вас в зал для совещаний. Мы начинаем.
IV
– …вот это да! Круто завернули!
– А что? Нормально.
– Сложное задание. Но ничего невозможного.
– Вот и я о том…
Из зала совещаний менталы выходили, по меткому выражению Седрика, как пыльным мешком по голове ударенные. Столики вновь ломились от закусок – потери, которые молодой аппетит нанес боевым порядкам кулинарии, были восполнены с лихвой. Но к еде никто не притронулся, руки тянулись к стаканчикам с напитками. Похоже, в горле пересохло у всех. Кое-кто оглядывался в поисках чего-нибудь более существенного, нежели сок и лимонад. Увы, алкоголь на столах отсутствовал.
– Не нравится мне эта затея…
– В смысле? Сколько платят, слышал? Нравится?
– Нравится.
– И работа интересная…
– Ага, интересная. Вся зарплата на похороны уйдёт.
– Это если останется, что хоронить…
– Тьфу на вас! Раскаркались, вороны…
– А по-твоему, риска нет?
– Есть. Риск всегда есть.
– Жить вообще опасно! От этого помирают.
– Главное, всё отработать до мелочей. Синхрон, резонанс…
– Дамы и господа!
Безукоризненный стоял в противоположном конце фойе. Там имелась ещё одна дверь, и она была гостеприимно распахнута. Чиновник выдержал паузу, дождался, пока шум смолкнет и взгляды молодых людей обратятся на него. Ждать ему, к слову, пришлось недолго.
– На принятие решения об участии или неучастии вам отводится десять минут. Условия вам известны, как и характер предстоящей работы. Могу лишь заверить вас, что и мы, и наши коллеги из Министерства Обороны сделаем всё возможное, чтобы обеспечить вам максимальную безопасность. Вас никто не принуждает, всё сугубо добровольно. В случае согласия ваш вклад в наше общее дело будет оценён родиной по достоинству. Отказ же не повлечёт для вас никаких последствий.
– Абсолютно никаких? – выкрикнул Седрик.
– Абсолютно. Это мы вам гарантируем. Решайте, время пошло.
Безукоризненный указал на цифровое табло над входом. Как раз в этот момент на нём сменилась очередная цифра. Теперь часы показывали 20:00. Эффектно подгадал, оценил Гюнтер.
– Участников проекта прошу сюда, – широким жестом чиновник указал на распахнутую дверь. – Остальные пусть идут к лифту. Дадите подписку о неразглашении, получите назад свои коммуникаторы – и вас отвезут по домам.
У лифта ждал другой чиновник. Выглядел он неприветливо, и костюм на нем был угольно-чёрным, казённого кроя. Элементарный приём психологического давления. Казалось бы, на менталов детские уловки действовать не должны. Однако действовали: как говорится, ничто человеческое…
Минута, другая, и народ потянулся к двери для участников. Лишь Олаф Ларсен решительно направился к лифту. Готов нести убытки, говорила походка Ларсена. Сам Гюнтер всё ещё колебался, когда его тронули за плечо. Пара секунд, и он вспомнил пожилого, плотно сбитого мужчину – одежда делала научраза стройнее, чем тот был на самом деле. Гюнтер видел его лишь однажды, пятнадцать лет назад.
Да, пятнадцать лет назад.
Мне едва исполнилось десять, припомнил Гюнтер. Зябкий осенний дождь. Кладбище. Мокро блестит обелиск над могилой. Я знаю, что могила пустая. Возле обелиска стоит человек с большим чёрным зонтом. Стоит, не уходит. Как его звали? Да, Бреслау. Ян Бреслау. Я сам нашёл этого человека. Надо было передать ему весточку, уникальное послание. Я получил его под шелухой от женщины с флейтой… Как её звали? Да, Регина. Регина ван Фрассен. Замурованная в Саркофаге, госпожа ван Фрассен чудом изыскала способ связи, который вот уже много лет безуспешно пытаются воспроизвести – или открыть заново – лучшие менталы Ларгитаса. «Вы ищите, – сказал я. – Хорошенько ищите. А если у вас не получится… Не бойтесь, я быстро расту.» Расти быстрее, попросил он. И обещал подождать. Вот, я вырос. Я ничего не нашёл. Я даже не искал. Он, наверное, искал, но тоже не нашёл. Я помню нашу встречу до мельчайшей детали. Капли воды на обелиске. Шелест гравия под ногами. Его слова. Мои слова.
