– А что имеет значение, гуру?
– То, что Злюка Кешаб могуч. И его спутники-антисы сильны, как легендарный Марути. Они в состоянии убить беглеца? Да, в состоянии. И поэтому они не в состоянии его поймать.
– Почему, гуру?
– Потому что стаи хищных флуктуаций, с беглецом или без беглеца, боятся Кешаба как огня. Боятся и бегут сломя голову, едва почуяв приближение Злюки. Когда тигр ревёт во всю глотку, бродя по джунглям, много ли у него шансов наткнуться на быстроногого козленка? А у кораблей есть шанс. У кораблей, битком набитых энергетическими деликатесами – вкусными, сладкими людьми. Так и передай генералу: у кораблей есть шанс. Если, конечно, они будут охотиться вдали от громогласного Кешаба; если охотники притворятся добычей…
Внизу текла река, священная как ложь.
V
– Седрик Норландер? У меня к вам вопрос.
– Слушаю вас, господин Тиран.
– Просто Тиран. К оперативному псевдониму не добавляют вежливых форм обращения. Не переживайте, я отвечу вам тем же.
– Да, Тиран. Слушаю.
Конопатая физиономия в сфере коммуникатора утратила бесшабашность, приобретя взамен зубодробительную серьёзность. И так каждый раз, подумал Тиран. Стоит обратиться к ним с вопросом, как они лихорадочно припоминают, где успели напортачить. Зачем мне телепатия, когда у них такие лица?
– Вы хорошо помните себя в детстве?
– Я себя отлично помню в любом возрасте. Какой именно вас интересует?
– Восемь-девять лет. В эти годы у вас бывали… Ну, скажем, видения?
– Я ментал. У всех менталов бывают видения. В детстве – особенно.
А в глаза не смотрит, отметил Тиран. Избегает.
– Я в курсе, Норландер. Но сейчас речь идёт конкретно о вас. У вас случались необычные видения, когда ваше сознание находилось под шелухой? Галлюцинации?
– Насколько необычные?
– Достаточно необычные, – Тиран произнёс это с нажимом, намекая собеседнику, что устал от его виляний, – чтобы вам из-за них пришлось обратиться к интернатскому врачу.
– Ну, была какая-то ерунда…
– Подробнее, прошу вас. Что за ерунда?
Слово «ерунда» не входило в обычный лексикон Яна Бреслау. Но с кем поведёшься, от того и наберёшься. Что же ты медлишь, мысленно скрипнул зубами Тиран. Ну же, парень! Могу пнуть, если тебе от пинка станет легче.
– Норландер! Сказать, о чём вы сейчас думаете?
Седрик вздрогнул.
– Да! – с вызовом заявил молодой ментал.
– Вы думаете: «Я влип!». Вы думаете: «Скажу правду – сочтут психом и отстранят от проекта!» Вы думаете: «Совру – всё равно выяснят и тем более отстранят, как неблагонадёжного.» Ну как, я гожусь в телепаты? Так вот, Норландер, поверьте старому кабинетному волку: неблагонадёжность хуже любых отклонений. Мы тут все – сплошные отклонения. А уж я, ваш покорный слуга – псих со справкой.
– Вы?
– Показать справку? Или вам хватит устных гарантий генерал-лейтенанта Юргена ван Цвольфа? Колитесь, юноша, не морочьте мне седую голову. Что вы видели в детстве? Какие страшилки вас пугали?
– Город, – сдался Седрик. – Там, под шелухой, был древний город. Песок, развалины. Из развалин ко мне вышла тётка…
– В смысле, тётка?
– Ну, женщина. Флейтистка.
– Она играла на флейте?!
– Нет, просто держала в руке. Она заговорила со мной. Мол, передай…
– Что?!
– Не знаю.
– Издеваетесь, Норландер?
– И в мыслях не держал. Я так и не узнал – что. Объявился этот… огненный. С меня ростом, на человека похож, только весь из огня. А за ним из руин ящер лезет! Хищный! Морда в складках, глазом косит…
Чувствовалось, что воспоминания Седрику неприятны.
– А вы?
– А что я? Я же маленький? Я и дал дёру!
– …там сначала был цирк. Арена, трибуны… Но цирк быстро занесло песком. Она подошла, и кошка тоже, и мальчик из огня. Мы поговорили, и все. Она сыграла мне на флейте. Это же ничего, если мы поговорили?
Дождь. Кладбище. Капли лупят по зонту.
Пятнадцать лет назад.
Пять лет со дня смерти Регины ван Фрассен, выпускницы интерната «Лебедь» – специального учебного заведения для менталов Ларгитаса, школы, в которой учились все «слухачи» Саркофага на карантинном Шадруване, они же сейчас – команда секретного проекта «Кольцо».
Седьмой «Погребальный» ноктюрн Ван Дер Линка.
– Ты молодец, – говорит Ян Бреслау, обращаясь к мальчику по имени Гюнтер. – Ты даже не представляешь, какой ты молодец!
– Дали дёру? Под шелухой?
– Ну да. Я тогда не думал: шелуха, не шелуха. Испугался и побежал. Вылетел наружу, разорвал контакт. И сразу к доктору: нас предупреждали насчёт последствий галлюцинаторного эффекта. Доктор меня успокоил, таблетки прописал. Недельный курс.
– Видения повторялись?
– Нет.
– А у других?
– В смысле?
Седрик Норландер изобразил такое искреннее недоумение, что в его правдивость не поверил бы и сам Человек-Наивность.
– У ваших приятелей из интерната, – с ангельским терпением разъяснил Тиран. – У других детей-менталов.
– Не знаю.
– Вы никогда не разговаривали об этом?
– Мы страшилки любили. Ночью, в общей спальне. Чёрный Фаг, Корабль-Призрак…
– Флейтистка в руинах? Мальчишка из огня? Ящер-людоед?
– Бывало, да. Я же и запустил.
– Ты мне мозги не пудри!
Тиран точно рассчитал момент, когда следовало взорваться – и взорвался с большим эффектом. Седрик аж пятнами пошёл.
– За идиота меня держишь?! Запустил он! Быстро отвечай: кто ещё из твоих приятелей видел женщину с флейтой?!
– Я не стукач!
Пятна слились воедино. Лицо молодого человека вспыхнуло, словно Седрика мучил жар.
– Норландер! Вы отказываетесь сотрудничать?
– Я не предаю друзей!
– А как насчёт предательства интересов Родины?
Дождавшись, пока Седрик отведёт взгляд, Тиран рявкнул с солдатской прямотой:
– Имена! Фамилии! Живо!
Их было шестеро, включая Гюнтера Сандерсона. Все – выпускники интерната «Лебедь». Все – «слухачи» Саркофага.
– Спасибо, Норландер. Я ценю ваше добровольное сотрудничество. Вы нам очень помогли. Возвращайтесь к тренировкам, не смею вас больше отвлекать.
– Я…
