– Где вы взяли этот снимок?!
– Взял?! – доктор, вне сомнений, обиделся. – Он пришёл мне по рассылке, вместе с ментограммой Сандерсона!
– По какой рассылке?!
– По внутренней! Для служебного пользования! С вашей, между прочим, маркировкой «срочно». Вы что, Бреслау, издеваетесь?!
Его включили в команду экспертов, сообразил Тиран. Официально зарегистрировали в этом качестве, с полным допуском. Материалы ушли на все адреса в списочном порядке. Кто там разбирался: спектрографист или телепат?
Головотяпство, будь ты благословенно!
– Видите? Здесь и здесь, – световой маркер скользил по спектрограмме, отмечая участки, особо заинтересовавшие доктора. – Это типичные пики эмпата. Эмпата сильного, способного на активное воздействие. Хотя с пассивным чувственным восприятием у вашего мутанта тоже всё в порядке. Кстати, я вижу большое сходство с аналогичными участками ментограммы Гюнтера Сандерсона. Ментальные способности не передаются по наследству, но мало ли? Они случайно не родственники с мутантом?
– Почему вы называете его мутантом?!
Он не знает, вздрогнул Тиран. Не знает, что это – спектрограмма антиса! Йохансон анализирует спектрограмму, как запись деятельности мозга…
– И вы ещё спрашиваете, почему? Потому что всё остальное, кроме этих областей… Это чёрт знает что! Феномен! Ахинея! Гречневая каша! Я даже не представляю, что за мозг…
– Это не мозг, доктор. Это он сам.
– Что?!
– Ничего, доктор. Я уже заговариваюсь. Двое суток не спал. Или больше? Спасибо вам, доктор, большое человеческое спасибо…
– Мутант, – напомнил Йохансон. – Вы меня с ним познакомите?
Тиран расплылся в улыбке:
– Очень на это надеюсь! Очень!
Разорвав связь, он зашёлся хохотом, не в силах остановиться. Он плакал, кашлял, бил кулаком по столу. Истерика? Сколько угодно! Смирительная рубашка? Надевайте! Зато теперь Ян Бреслау знал, какую наживку насадит на крючок, чтобы юркий Отщепенец заглотил её по самые жабры.
Контрапункт
Как умирают антисы, или Проводы Нинки-Нанка
«Страх смерти и ложное воображение убивает людей прежде времени. Он сокращает жизнь, потому что ослабляет все её процессы. Давно известно, что большинство людей умирает преждевременно от горя или от смертного страха. Как происходит это убийство или сокращение жизни? Горе, в данном случае страх смерти, заставляет сосредотачивать на нём все силы. Берегитесь горя! Горе личное – самое ужасное.»
Константин Челковцев, автор книги «Грезы о земле и небе», член-соревнователь Общества Любителей Мироведения
Это случилось давно, очень давно.
Мир в ту пору, возможно, и не был молод, а Лусэро Шанвури был, и никто ещё не называл его Папой. О да, Лусэро Шанвури был молод, глуп и слеп, потому что родился каких-то тридцать два года назад, и родился слепым, а мудрым ему ещё лишь предстояло стать со временем, которое поджидало беднягу впереди, за поворотом дороги, и носило имя будущего. Выйдя из утробы матери, Лусэро Шанвури узнал, как рождаются дети; совершив свой первый выход в большое тело, он узнал, как рождаются антисы; и вот для слепца и карлика, ничтожества и исполина, пробил час узнать, как антисы умирают.
Нинки-Нанка разослал приглашения на проводы.
Антисы чуют приближение смерти. Это гибнут внезапно, в бою или катастрофе, а умирают обстоятельно, с душой, до печёнок проникаясь важностью момента. Антисы чуют приближение смерти, а антисы расы Вудун слышат шаги костлявой с особенной чуткостью, потому что лоа, дух жизни, обитающий в них, имеет уши большие, как у слона, а барабанные перепонки тонкие и туго натянутые, как крылья летучей мыши. Нинки-Нанка, лидер-антис расы Вудун, уроженец Китты, райского курорта, если верить галактическим справочникам, и кромешного ада, если верить киттянам, грудью встречающим натиск туристических орд под боевой клич: «Чего изволите?!» – впрочем, мы отвлеклись. Короче, умирающий Нинки-Нанка знал, что за гость крадётся к нему из-за горизонта событий, и собрал друзей во дворе дома, желая как следует попрощаться.
– Ко мне! – вскричал он на всю Ойкумену.
В числе прочих явился к Нинки-Нанка молодой глупец Лусэро Шанвури, которого ещё никто не звал Папой, а вместе с ним – трое других антисов, чьи имена сохранились в истории, но не в этой истории. Они выпили вина, потом они выпили ещё вина, и так прошёл день, два, три, а может, целая неделя. Время не только ждёт за поворотом дороги и называется будущим – оно также горит в сердцах антисов, даруя им великую силу, и называется настоящим. Но когда ты пьёшь вино и опять пьёшь вино, и смеёшься громко-громко, чтобы не заплакать, время сыплется песком сквозь пальцы, и уже трудно сосчитать точное количество песчинок.
– Пора! – сказал Нинки-Нанка.
Смерть стояла у него за спиной. Смерть чесалась у себя в промежности, как делают все смерти этого мира, потому что дурно воспитаны и редко моются; смерть чесалась, кряхтела и ждала, когда же Нинки-Нанка возгласит: «Пора!» Услыхав заветное слово, смерть замахнулась кремневым топором, желая размозжить Нинки-Нанка его бритый, его складчатый затылок. Топор смерти размозжил множество затылков, больше, чем вшей на бродяге. Но в этот раз топор взвизгнул от бессилия, ибо могучий Нинки-Нанка был не только могуч, но и быстр – во всяком случае, быстрее какой-то дурно воспитанной смерти.
Выйдя из малого тела в большое, антис молнией ринулся в чёрное небо, и смерть с завистью проводила его взглядом. И все, кто пил вино во дворе дома, с завистью проводили взглядом улетевшего Нинки-Нанка – ведь им, когда смерть встанет у них за спиной с кремневым топором в руках, ни за что не удрать от топора в чёрное небо. Не удрать, да, никому не удрать – кроме могучего Нинки-Нанка, а также слепого Лусэро Шанвури, которого ещё никто не звал Папой, и троицы иных антисов, чьи имена мы знаем, но вам не назовём.
Если антисы-провожающие и отстали от Нинки-Нанка, то совсем чуть-чуть. Догнать его не составило труда. На орбите Китты, райского курорта и кромешного ада, нет, за орбитой Китты, чтобы не привлекать внимания диспетчеров и звездочётов, друзья окружили слабо пульсирующего Нинки-Нанка. Они видели его так, как умеют видеть только под шелухой – у могучего Нинки-Нанка было тело крокодила, больше любого крокодила на свете, голова лошади, больше любой лошади на свете, и шея жирафа, длинней, чем у любого жирафа на свете. Нинки-Нанка был страшен для врагов, но это время минуло и нареклось прошлым. Нинки-Нанка был прекрасен для друзей, но и это время минуло, назвавшись прошлым.
– Горе! – воскликнем мы, и будем правы.
Нинки-Нанка пульсировал всё реже. Мощь его расточалась, связи делались тонкими-тонкими, как паутинки. Местами они рвались, и трое антисов постарше знали, что происходит, и грустили, и ждали наготове, поскольку это были не первые проводы, в каких они принимали участие, ждали и надеялись, что их готовность не понадобится. Знал, что происходит, и четвёртый – Лусэро Шанвури, впервые присутствующий на проводах. Он знал, ибо ему объяснили, чего ждать, и был наготове, ибо его предупредили заранее, и надеялся, что его обманули, зло подшутили над слепым карликом, каким родился Лусэро, и над пауком-гигантом, каким Лусэро виделся в большом теле. Сказать по правде, мало кто осмелился бы шутить с грозным чудовищем, но чувство юмора – самое безбашенное чувство в Ойкумене, с него станется.
