Нет, не помню.
Ничего, кивнул мальчик. Пустяки.
Натху сидел рядом. Его крохотные ладошки покоились на пластинах, сливая в контур внутренний энергоресурс ребёнка. В первый раз, когда Мирра попала в энергоблок, она устроила форменную истерику из-за того, что техники не позволили Натху сесть рядом с ней. Какой-такой мальчик, кричали техники. Сын? Какой ещё сын? Техники оскорбляли Мирру, называли гадкими словами, из которых слово «психованная» звучало гораздо лучше остальных. Техники даже дрались, вернее, били Мирру. Закрыв голову руками, Мирра кричала, что не позволит сыну остаться без матери. Натху маленький, он будет плакать. Когда рядом усадили какую-то чужую женщину, Мирра вцепилась ей в волосы. Ну тебя к чёрту, сказали техники. Идиотка, сказали техники.
Ракшас тебя забери, придурочная.
Это неважно, подумала Мирра. Пусть придурочная. Пусть бьют. Главное, они сохранили место для Натху по правую руку от меня. Мест в энергоблоке было больше, чем брамайнов в бригаде. Одно место пустует? Ну и ладно. Зато живем без проблем, в тишине, и не надо бить истеричку по почкам.
Мирра тайком улыбалась. Она знала, что место не пустует.
– Кто это?
За её спиной стоял наладчик. Тощий, как скелет, с пышными усами, скрывавшими рот полностью, наладчик смотрел на Натху. Смотрел так, словно видел его не хуже Мирры.
– Мой сын, – ответила Мирра.
– Сын, – кивнул наладчик. – Интересное дело. Как его зовут?
– Натху.
– Как?!
– Натху.
– Интересное дело, – повторил наладчик.
Грудь его украшал костяной свисток, подвешенный на чёрную крученую нить.
Наладчика звали Аюс Читраратха, и когда-то он был йогином ордена натхов. Он выбрал путь аскезы, и гуру-махараджа после долгих мучительных испытаний назвал его аугхаром, «не-стоящим-на-месте», обрезал Аюсу волосы, отсекая кармические реакции, и подарил свисток на нити из шести шерстинок. Аюс даже подумывал о серьгах. Он решился, хотя и знал, что не готов. Он обратился к гуру-махарадже, и гуру сказал: «Хорошо. Завтра я жду тебя на западном склоне Кайласы. Мы проведём там три дня, и ты получишь свои серьги.» Почему три дня, спросил Аюс. Почему не сорок? Обряд чира-дикши занимает сорок дней. Я должен гармонизировать свой жар. Я буду читать мантру: «Оṁkār ādināthāya namaḥ…» Я откажусь от сна. В качестве пищи я приму лишь мучную кашицу на воде с каплей масла гхи. Я воссяду без движения. Я затворю мои уста для всех, кроме вас, мой гуру-махараджа. Я правильно сказал?
Нет, ответил гуру. Неправильно. Он смотрел на Аюса равнодушно, как смотрят на прах под ногами, но Аюсу казалось, что гуру-махараджа смотрит на него с жалостью. Приходи завтра, сказал гуру, через три дня ты получишь серьги.
Я не приду, ответил Аюс.
И объяснил, хотя гуру не спрашивал, почему Аюс не придёт:
«Я не готов. Вы знаете, что я не готов, но согласны бросить мне серьги, как бросают кость собаке. Разве это путь натхов?»
«А разве путь натхов, – ответил гуру, – означает просить о серьгах, когда мы оба знаем, что ты не готов? Тебе мало нити и свистка? Если мало, получи серьги и не докучай мне глупостями. Если же достаточно, отдай мне нить и свисток. Аугхар значит «не-стоящий-на-месте». Если ты остановился, ты больше не аугхар.»
«Не отдам, – возразил Аюс. – Я больше не аугхар. Пусть нить и свисток напоминают мне об этом. Какая разница, что подумают другие, если я знаю, что я больше не аугхар?»
«Ты уйдёшь в мир, как джигьясу? – спросил гуру. – Как «стремящийся к изучению»? Ты заведёшь семью? Избёрешь достойный труд ради пропитания?»
«Я просто уйду в мир, – объяснил Аюс, больше не йогин. – Да, я изберу достойный труд, чтобы не умереть с голоду. Семья? Возможно, но вряд ли. Я больше не стремлюсь к изучению. В этой жизни я опозорил себя недостойной просьбой, обращённой к вам, гуру-махараджа. Пусть в жизни следующей я окажусь выше гордыни.»
Гуру кивнул:
«Да будет так. Прощай.»
Новый путь оказался извилист. Поворот за поворотом, спуск за подъёмом, и вот Аюс Читраратха оказался на «Драупади». Корабли, чей бюджет был побогаче, могли отказаться от «толкачей», позволив себе заряженные перед рейсом «гирлянды Шакры». Корабли средней руки, нуждающиеся в «толкачах», могли позволить себе профилактику энергоблока трижды в год. Баржа не могла позволить себе ни того, ни другого. Трансформаторы всё время сбоили, им требовался наладчик, желательно знакомый с практикой йоги – распространив свою ауру на весь энергоблок, он тестировал оборудование, подсказывая техникам, на что обратить внимание в первую очередь.
С первого же визита Мирры Джутхани к трансформатору Аюс обратил внимание на молодую брамайни. Истерика по поводу воображаемого ребёнка его не смутила: Аюс навидался сумасшедших. Его смутило другое: под шелухой, в галлюцинаторном комплексе Вейса, с которым знаком каждый действующий энергет, он увидел ребёнка, о котором пеклась женщина. Под шелухой Мирра не сидела у трансформатора, а молилась о благополучии «Драупади» в храме Падмахасти, Той, что держит лотос, вместе с остальными членами бригады. Ребёнок, зыбкий как воздух в жаркий полдень, бегал вверх-вниз по ступенькам храма. Зыбкий, отметил Аюс. Значит, воспоминание. Навязчивое воспоминание, разрушающее мозг.
Тогда почему он взлетает? Почему всё время взлетает?!
Дитя, бегущее вниз, не вызывало интереса. Зато дитя, бегущее вверх… На третьем шаге мальчик ракетой взмывал в небо и скрывался за облаками. Перед тем, как скрыться, он превращался в богатыря с головой обезьяны и хвостом льва. Грудь богатыря украшала гирлянда из жемчуга и цветов тумми, в правой руке он держал жуткого вида булаву. Каменное навершие булавы было выточено в виде планеты Чайтры, как её представляли древние, с торчащим ввысь острием горы Меру.
Марути, предположил Аюс. Марути Озорник.
Воплощение?
«Я преклоняюсь перед Марути, убийцей демонов, собранием достоинств, перед его стопами, подобными двум лотосам…» Антис, сказал себе Аюс. Однажды эта женщина присутствовала при старте антиса. Присутствовала и запомнила на всю жизнь. Даже в безумии её не оставляет эта память. Ребёнок? Её сын прошёл антическую инициацию?! Горячий старт? Тогда почему она выжила?
Исчезнув за облаками, малыш снова возник на ступенях. Вверх-вниз, вверх-вниз. Оставив дитя в покое, Аюс пригляделся к молящимся «толкачам». Когда ребёнок взлетал, они словно вспыхивали на миг. Навязчивое воспоминание молодой брамайни, вне сомнений, было связано с исключительным страданием, а значит, как любой энергоемкий фактор, оно наслаивалось на галлюцинаторный образ бригады, создавая помехи. Все вспыхивали и гасли, сама же мать оставалась прежней: над ней сгущался белесый колпак, похожий на кокон силового поля.
Горячий старт, уверился Аюс. Вероятно, погибли все, кроме матери. На взлёте юный антис накрыл её силовым полем, уберегая от смерти. Вряд ли малыш сделал это сознательно: любовь действует, не раздумывая.
