Джатасура не поверил своим ушам.
– Да! Вся троица: Кешаб, Вьюха и Капардин. Вломились ко мне в кабинет: «Наша вина, это наша вина!» Мы, мол, спровоцировали ситуацию. Капитан-рисалдар Джатасура – небесный гандхарва, человек чести, он действовал единственно возможным образом, избежал человеческих жертв… Они перед вами в долгу, капитан. И что после этого прикажете делать?!
Джатасура потрясенно молчал, переваривая услышанное.
– Бегом на базу! Опоздаете хоть на минуту – расстреляю! Вы хотели взыскания? Дайте мне только повод!
Сфера схлопнулась. Отключив конфидент-поле, Джатасура осушил стакан с ромом, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Снизу – открытое кафе располагалось на крыше торгового центра – долетал рокот толпы. Смутная многоголосица делалась громче, гомон складывался в скандёж:
– Ан-тис! Ан-тис! На-тху! На-тху!
И следом:
– Вер-нём! Вер-нём!
Началось, понял Джатасура. Теперь они знают. Подозвав официанта, капитан-рисалдар распорядился вызвать аэротакси. Получать взыскание он раздумал.
Джатасура не знал, что полтора часа назад Вьяса Горакша-натх, глава ордена натхов, выступил по видеоканалу «Алмаз Дхармы» с публичным заявлением от имени Совета духовных лидеров: «Юный антис Натху Джутхани, аватара Марути Озорника, похищен ларгитасцами. Мы опечалены этим вопиющим преступлением против расы Брамайн и не считаем возможным далее скрывать правду от своего народа.» От комментариев или призывов Совет благоразумно воздержался, но этого хватило.
Планеты брамайнов вскипели.
III
Стены цвета беж. Пёстрое одеяло на кровати.
Плюшевый медведь на тумбочке.
Ребёнок в углу, прямо на полу.
Погружён в воспоминания, блокируя негативные эмоции, которые так и норовили ядовитыми змеями выскользнуть наружу, Гюнтер не сразу заметил ребёнка. Голый, если не считать памперса, смуглый как морёное дерево, с копной чёрных волос, упавших на тощие плечи кузнечика, Натху скорее напоминал элемент мебели или декоративную статуэтку, чем живого человека. Ненавижу, подумал Гюнтер. Ты сломал мне жизнь, парень. И не говори, что это я сломал тебе жизнь. Я подарил её тебе, а ты… Развивать мысль дальше Гюнтер побоялся: блоки, окружавшие разум ментала, могли не выдержать. Ненавижу, повторил он. Ненавижу? Нет, это слишком. Должен любить, но не могу. Не получается. Да, так лучше. Менее точно, но так в сто раз лучше. Если, конечно, я хочу сохранить здравый рассудок.
– Здравствуй, – вслух произнёс он.
И понял, как глупо это звучит.
Ребёнок не шелохнулся. Он даже моргал так редко, что каждое движение век воспринималось событием исключительным, из ряда вон выходящим. Сидел Натху в странной позе: прижав ступню к ступне, ухватившись обеими руками за пальцы ног, он сильно наклонился вперёд, словно хотел прижаться лицом к полу. Голову при этом мальчик держал прямо, глядя на гостя исподлобья. От одного вида Натху у Гюнтера заболели все суставы, какие только есть.
– Давай знакомиться?
Никакой реакции.
Пройдя в комнату, Гюнтер присел на кровать, поверх застеленного одеяла. Шаркнул подошвами по коврику, похожему на овчину, испугался, что испачкает синтетическую шерсть – и успокоился, вспомнив, что переобулся. Ещё при входе в детский блок его заставили разуться и сменить туфли на смешные тапочки-собачки с ушами и носом-пуговкой. Небось, дезинфекция тут сплошная. Идешь по коридору, а тебя обрабатывают, обрабатывают…
Обрабатывай, подсказал Тиран-невидимка. Качай любовь, придурок.
– Тебя как зовут, а?
Натху молчал. Впрочем, ответа Гюнтер и не ждал. Вряд ли этот мальчик умеет говорить, с его-то биографией. Чему мама обучила, всё забыл, наверное. Щёки запали, черты лица резкие, как у взрослого. Рёбра торчат, ключицы. Не кормят его тут, что ли?
– Меня зовут Гюнтер. Я…
Я твой папа? Нет, на это Гюнтера не хватило.
– Я поживу с тобой, ладно?
Тишина. Неподвижность. Плюшевый медведь, и тот выглядел человечней.
– Не прямо здесь, нет. Эта комната твоя. У меня своя есть, взрослая. А к тебе я буду заглядывать. Ты не против?
Звук собственного голоса раздражал.
Веранда с видом на берег моря. Тёплый кокон одеяла. Чай с малиновым вареньем. Сказка на ночь. Трёхколесный велосипед. Шорох палой листвы. Заливистый лай щенка. Коктейль, составленный кавалером Сандерсоном, эмпатом высшей квалификации, был идеален. От трёх до пяти лет. Исключительно положительные эмоции. Уют, покой, забота. Капелька восторга. Щепоть доверия. Оранжевый зонтик улыбки. Три смешные рожицы, вырезанные на глянцевитых оливках.
Все, можно.
«Чувственная или информационная модель, созданная менталом-донором, – писал Фердинанд Гюйс, преподаватель специнтерната «Лебедь», – для реципиента подлинна по определению, вернее, неотличима от подлинной. Что при этом думает или чувствует сам донор, не имеет значения. Артист на сцене может думать о стаканчике виноградного бренди, который позволит себе после спектакля, и облизывать губы, предвкушая опьянение. При этом публика в зале будет рыдать и смеяться, убеждённая в истинности его переживаний.»
Гюнтер приоткрыл дверцу разума. Позволил тщательно смоделированным чувствам пролиться вовне. Еле слышно журча, тонкие струйки потекли в комнату, растворились в кондиционированном воздухе. С насильниками и убийцами было легче – имея на руках официальное разрешение на прямой контакт, Гюнтер работал непосредственно с мозгом пациента, проникал вглубь и отыскивал уязвимые точки для воздействия. Сейчас он не мог себе этого позволить. Ещё в интернате он заучил наизусть: мозг антиса – запретная зона. Такой контакт сродни прогулке по минному полю: слишком легко зацепить те участки, которые отвечают за выход в большое тело. Если же подсознание сочтёт вторжение угрозой…
Телепаты, недооценившие риск, гибли в пламени горячего старта. Эмпаты, оступившись, выгорали дотла. В психиатрических клиниках для менталов хранились истории болезни, где самым подробным образом описывалось прозябание «овощей»: смирных, не доставляющих забот персоналу, и буйных, чей тонко организованный мозг превратился в кучку спёкшегося безумия. Не один барон медицины сделал себе диссертацию на этих материалах. Меньше всего Гюнтер хотел, чтобы очередной психиатр защитился на трагедии кавалера Сандерсона.
– Тебе нравится?
Поза Натху изменилась. Мальчик перелился в новую форму так легко, так естественно, что Гюнтер осознал изменение задним числом, после того, как оно произошло.
– Что ты делаешь? Ты же упадёшь!
Натху стоял, опираясь на ладони. Торс мальчика провис между напряженных рук, ягодицы в памперсе самую малость не доставали до пола. Ноги ребёнок, напротив, задрал к потолку – вернее, одну ногу, правую, потому что левую он заложил себе за голову. Пяткой Натху почёсывал ухо, урча по-кошачьи.
