* * *
– Полагаю, вы уже сами всё поняли.
– Они убеждали Кешаба выйти в большое тело? Уговаривали не бояться?
– Именно так, Вьяса-джи.
– Я понимаю, что я увидел. Но я не понимаю, почему это происходило. Чего боялся Кешаб? Это ведь такое приключение! Любой ребёнок всё отдаст, лишь бы…
– Они боятся. Все антисы, не только наши. Независимо от расы.
– Чего?
– Смерти, Вьяса-джи. Они боятся смерти.
– Смерти?!
– Вы действительно думаете, что первый выход в большое тело – это увлекательное приключение? Полёт, космос? Свобода? Сила? Небывалые возможности?
– Признаться, да. Я всегда так думал.
– И всегда ошибались. Для детей антическая инициация – ужас смерти. Выход в волну ребёнок ощущает, как собственную гибель, уничтожение малого, физического тела. Нет кошмара страшнее. Дети-антисы переживают сильнейшую травму. Фактически они умирают и рождаются заново. И то, и другое – стресс, шок. Вернувшись, они не просто боятся снова выйти в волну. При одной мысли об этом их начинает трясти. Да что я вам рассказываю! Вы сами видели. Кстати, вы ведь пробовали дуриан? По первому разу от него всех воротит. Вонь, жуткая вонь! Но если перебороть себя, распробовать… К вони привыкаешь, перестаёшь её замечать, а божественный вкус остаётся. Так и с антисами. Если ребёнок сумеет перебороть страх – дальше всё легко. Это знаем мы, вехдены, вудуны, гематры…
– Но не знают варвары и техноложцы. У них нет антисов, нет антических центров. Нет информации. А делиться ею с Ларгитасом никто не спешит.
– Вы правы, Вьяса-джи.
– Ларгитасцы тоже боятся. Они ждут, что Натху уйдёт в волну. Им даже в голову не приходит, что уходу в волну его надо учить. Уговаривать, убеждать…
– Уговоров мало. Методик, воспитателей – мало. Важен личный пример. Как правило, это единственный способ убедить малыша стартовать.
– Единственный?
Гуру наклонился вперёд:
– А как насчёт опасности, Рама-джи? Смертельной опасности?
– Что вы имеете в виду?
– Допустим, кто-то выстрелит нашему мальчику в голову?
III
Глупо ждать чуда от чуда.
После ментального контакта Гюнтер заходил к Натху по двадцать раз на дню. Заходил? Забегал, заскакивал, подкрадывался, вползал тихой сапой, пробовал способ за способом – и вылетал прочь, бормоча: «Ничего, ничего…» Что означало это сакраментальное «ничего»? Что пытался сделать молодой человек – успокоить себя? Отметить полное отсутствие прогресса? Обозначить надежду на прогресс в будущем?
Ах, если бы он знал это сам!
Кажется, позы, принимаемые ребёнком, стали менее кошмарными. И ещё вяленая рыба. Ох уж эта рыба! Гюнтер не заметил, с чего всё началось. Наверное, вспомнил про кружку пива с закуской в виде распластанного, блестящего от жира леща. Что-то из эмоционально насыщенного образа прорвалось сквозь периметр защиты, и Натху вдруг сел по-человечески, просто поджав ноги под себя, а не устроив из них натуральную катастрофу. Гюнтер прислушался, как умеют слушать только эмпаты. От ребёнка веяло покоем и удовольствием. Из любопытства кавалер Сандерсон усилил чувственные волны, связанные с вяленой рыбой, и Натху в ответ усилил состояние покоя, лучась удовлетворением физиологического характера.
С этого момента, стоило Гюнтеру «включить леща», как Натху садился и успокаивался. О причинах такой связи лучше было не задумываться. Гюнтер даже выстроил карточный домик гипотезы, объединяющей шадруванское сексуальное воспоминание («…чем быстрее подпрыгивают её груди, тем солоней во рту. Словно вяленой рыбы наелся…») с образом материнской груди – выстроил, дунул, и домик рассыпался, как в сказке про трёх поросят.
В остальном всё вернулось к исходному варианту. Время, проведенное с сыном, ничем не отличалось от такого же времени, ставшего прошлым чуть раньше, чем это, новое. Натху ел, пил, спал, завязывался узлом. Глаза его блестели двумя стёклышками, в которых не отражался ни Гюнтер, ни кто-либо другой. Сын неприятно напоминал отцу сытого удава, переваривающего добычу во сне – петли, кольца, равнодушие, холодная кровь, зацикленность на пищеварении. Что именно переваривает Натху, Гюнтер не знал.
Он хотел рассказать Тирану о ментальном контакте, о своих догадках про путаницу инициаций – нет, промолчал. Уже готов был поделиться, уже открыл рот, но тут Ян Бреслау решил первым пойти на откровенность.
– Телепаты, – сказал он, и по тону, верней, по эмоциональному фону вокруг собеседника Гюнтер понял, что Тиран рассчитывает на сочувствие. – Вы, телепаты, вы все…
– Мы, менталы, – поправил Гюнтер. – Мы разные: телепаты, эмпаты. Скажем, телепакт – телепат активный, транслирующий, способный навязать свою информацию, а телепасс – пассивный, искатель, способный откопать что угодно из-под завалов памяти. У нас даже татуировка на ноздрях разная. Это как паспорт…
– А-а! – отмахнулся Тиран. – Для меня вы все телепаты, и ладушки. Ценный выверт матушки природы, редкость, граждане с особыми правами. Я вот думаю: может, дело не в траве и Шадруване? Вернее, не только в траве? Может, дело в вас? Вы – телепат, вот и родилось у вас… В смысле, родился. Я подал заявку на эксперимент.
– Какой?
– Евгенический. С привлечением других телепатов. С травкой, без травки, на Ларгитасе, на Шадруване, возле Саркофага…
– И что?
– Отказали. Спросили ваших, они уперлись рогом. «Мы вам кролики, что ли? Жиголо?» Гордые очень. Или расисты: не хотят энергеток любить. Импотенты? Я бы в юности бегом побежал, только маякни… А без телепатов какой эксперимент? Принудить я вас не могу, общественность дыбом встанет. Начальство, опять же…
– А я? – напомнил Гюнтер. – Наших, значит, принудить нельзя, а меня можно?!
– Кто вас принуждает? – удивился Тиран. – Вы доброволец, так в деле и записано…
– Я пойду. Меня Натху ждёт.
Вряд ли Натху так уж ждал отца, но доброволец хотел откланяться побыстрее. Разговор о контакте с сыном застрял у Гюнтера в горле. Не выбравшись наружу, опасная тема спустилась ниже: в желудок, что ли? Во всяком случае, переварилась она без остатка.
Злясь, ведя с воображаемым Тираном яростный внутренний монолог, чего с точки зрения психиатрии не рекомендовалось делать категорически, Гюнтер быстрым шагом миновал коридор и вошёл, вбежал, влетел в детскую.
– А-а-а!
Натху завопил, как резаный. Сорвавшись с места, мальчик забился в угол. Ребёнка трясло, он стучал зубами. Никаких головоломных поз, просто обезумевший комок плоти:
– А-а-а!
Всхлипы. Судороги. Лицо спрятано в колени.
– Натху? Что с тобой?!
– А-а…
– Кого ты испугался? Меня?!
