– А-а-а!
Отбросив запреты, въевшиеся в мозг, Гюнтер сунулся – вошёл, вбежал, влетел! – в чувственную ауру сына. Страх. Ужас. Всё чужое. Все чужие. Плохо. Непривычно. Очень плохо. Ужас. Страх. Эмоциональный спектр Натху очень напоминал механизм психотравмы рождения. Кошмар обособления от материнской матки – изгнание из рая, где потребности удовлетворялись сразу, без проблем, без приложения каких-то усилий. Разлука. Обособление. Разрыв пуповины. Тяжесть. Стресс. Боль. Нет знакомых ориентиров. Надо дышать. Надо глотать. Надо выводить отработанные вещества. Надо мыслить. Надо приспосабливаться. Надо, надо, надо, когда ещё миг назад всё было иначе.
– Натху, успокойся!
Килотоннами он гнал в сына покой и комфорт – без толку. Блудный сын орал под забором, как дикий зверь, и отец ничего не мог с этим поделать. Тащил в дом, манил жарким из откормленного тельца, дарил лучшую одежду, и перстень на руку, и обувь на ноги – пустое дело, хоть наизнанку вывернись.
– А-а-а!
Нянечки ворвались разъярёнными слонихами:
– Что вы с ним делаете? Зачем вы мучите ребёнка?!
– Я? – задохнулся Гюнтер.
– А кто, мы? Натху, миленький, всё хорошо…
Ребёнок кричал. Нет, уже молчит. Сидит, как ни в чём не бывало. Смотрит на отца двумя блестящими стёклышками. Нет, не стёклышками – глазами. Гюнтер прислушался: страх исчез. Чувственная аура избавилась от негатива: быстрее, чем любая другая, с какой кавалер Сандерсон сталкивался по долгу службы. Чистый позитив: удовлетворение от хорошо сделанной работы, ожидание заслуженной похвалы…
– Вон отсюда! – заорал кавалер Сандерсон. – Вон, курицы!
Откуда и хамство взялось?
Нянечки замешкались, изумлённые таким подходом к их тонким натурам, и Гюнтер подхлестнул их эмоциональным посылом. Запреты? Кодекс ментала? Горите огнём! Кавалер Сандерсон слишком хорошо помнил недавний ужас сына, чтобы не соорудить из него отменную плеть.
– Вон!
Нянечек как ветром сдуло.
– Молодец, – сказал Гюнтер. – Ты даже не представляешь, какой ты молодец!
Натху заулыбался. Нельзя сказать, чтобы улыбка получилась у мальчика с первого раза. Она и с третьего-то была не очень, но с каждым повторением делалась всё лучше и лучше.
– Значит, страх? Так ты его представляешь?
Натху умильно заглянул отцу в лицо.
– Так ты меня боялся, когда я пришёл к тебе впервые?
Натху захлопал в ладоши.
– Ты взял у меня не только энграмму Шадрувана, да? Ты взял слепки реакций на раздражители. Их много, ты путаешься, вот и выбрал самую яркую, самую привычную: страх. Выбрал и показал мне?
– А-а-а! – тихонько шепнул Натху.
– Вот-вот. Ты боялся всего на свете, а меня в особенности, потому что мы похожи, похожи в главном. Только я большой, сильный, опасный. Я могу съесть тебя, так? Ты меня не можешь, а я тебя – запросто. Представляю, какой отвагой надо обладать, чтобы рискнуть на прямой контакт. Герой! Ты же сунулся в берлогу к медведю! Ну-ка, давай попробуем вместе…
Гюнтер создал образ лимона, разрезанного на дольки. И рассмеялся, когда у Натху из уголка рта потекла слюна – тонкая струйка, прямо на подбородок.
– Что там у вас? – рявкнул Тиран из акустической линзы.
По всей видимости, ему уже доложили о чрезвычайном происшествии.
– Играем, – откликнулся Гюнтер.
– Во что?
– В лимон.
– Какой ещё лимон?
– Кислый.
– В лимон, значит, – задумчиво повторил Тиран. – В кислый.
И, забыв отключить звук в детской, обрушился на кого-то:
– Идите вы к чёрту! Они играют, ну и пусть играют…
IV
Стена из песчаника цвета крови.
Уверенный стук.
Дверь открылась мгновенно. У гуру создалось впечатление, что его ждали, хотя он никого не предупреждал о сегодняшнем визите. Желание навестить мать Натху возникло у него спонтанно. Просто навестить, без всякой конкретной цели.
Небо затянула блёклая дымка. Просвечивая сквозь неё, солнце превращало дымку в сияющий перламутр, а небо – в створку раковины-жемчужницы, внутри которой покоилась мать-Чайтра. Жара спа́ла, вместо неё в раковине копилась влажная духота.
Мир просил если не о дожде, то хотя бы о ветре.
Пустой двор. Знакомое ощущение, что за тобой наблюдают. Расширив ауру, Горакша-натх легко бы определил, где прячутся охранники. Нет, это не его дело. Охрана следует своей дхарме, проявляя бдительность, и это заслуживает уважения.
Его действительно ждали. Отстранив охранника, начальник караула порывисто шагнул навстречу йогину.
– Припадаю к вашим лотосным… Простите, Вьяса-джи! Я знаю, это не по уставу, нам не положено…
– Что именно вам не положено?
– Пускать! Не положено пускать! Это нарушение…
– Вам запретили меня пускать?
– Ни в коем случае, Вьяса-джи!
– Не пускать меня ни в коем случае?
Сегодня Мироздание всерьёз вознамерилось проверить невозмутимость гуру на прочность. Для этого оно избрало генерала Бхимасену, и вот теперь – начальника караула.
– Простите меня, гуру-махараджа! Простите недостойного!
– Не называйте меня так. Вы не мой ученик…
Эту фразу йогину приходилось повторять по двадцать раз на дню. Каким бы путём ты ни шёл, сколь бы далеко ни продвинулся, не стоит забывать о терпении и смирении. Ибо, как известно, на дне терпения находится небо.
– Извините моё косноязычие! Я неверно выразился. У вас по-прежнему есть допуск. Вам мы всегда рады! В любой день, в любое время…
Взволнован, растерян, сбит с толку, начальник не мог остановиться. Слова сыпались из него, как зёрна риса из прохудившегося мешка.
– Кого же вам не положено пускать? И почему я должен об этом знать?
– Их! Но поди попробуй их не пустить!
– Вы пробовали?
– И не пытался. Они там, у неё! Я решил, что будет правильно вас предупредить…
– Я могу пройти к госпоже Джутхани?
– Да, конечно! Но они там, у неё…
– Вы меня предупредили. Спасибо.
Горакша-натх приложил ладонь к папиллярному идентификатору, дождался зелёного огонька и прошёл через турникет. Ни охранник, ни начальник не последовали за гуру, как если бы он шёл прямиком в пасть голодному тигру.
Дверь в комнату Мирры была приоткрыта. Йогин задержался на пороге.
* * *
– Виноват! Я очень виноват перед вами, Мирра-диди!
Двое пожилых брамайнов безмолвно подпирают стену. Третий стоит на коленях.
