Он махнул рукой и пошел прочь. Я ему:
– Эй, ты куда, куда ты!
А он идет и не оборачивается. Я за ним. Он скорее. Я на бег перешел. Он тоже трусцой припустил. Отойти-то он отошел уже прилично, когда я за ним направился. В итоге бежим мы со всей дури, ломимся в четыре лопатки. Тут уж все мысли мои сделались только о тебе, сынок. Забрать тебя поскорее да и рвать из этого проклятого места, куда я тебя затащил. Только видишь, сынок, в жизни так бывает: уйти-то можно, и быстро можно уйти, а вот вернуться… Вернуться бывает не так просто. И пожертвовать надо иногда, чтобы вернуться. Многим пожертвовать. Очень многим пожертвовать. Слишком многим.
На крыльце этого дома, опершись на перила, стоял высокий молодой парень в красноармейской форме и грыз яблоко. Веселыми и злыми были глаза его. Излучали силу, которая заставляет людей действовать. И смотрели на меня.
– Хо-хо-хо. А вот эт-та видйимо старйина Стайн!
Меня обступили еще несколько красноармейцев.
– Вы че, мужики? – вытаращил я глаза. – У меня же просто фамилия такая. А сам я русский. Прабабка в эвакуации за поволжского немца вышла. Это уже после того как прадед на войне погиб. И немец этот усыновил моего деда. Так-то я был бы Сергеев…
– Смотрйи, Иванофф, – и старший красноармеец кивнул в сторону часовни.
Я повернулся и вздрогнул. С купола свисала веревка, конец которой был завязан в петлю и брошен на шею любителю старины. Тот стоял на чурке избитый до полусмерти, но еще живой. Я перевел взгляд на красноармейца. Тот лицедействовал: с хрустом вгрызся в яблоко, перевел взгляд на меня и протянул, качая головой, с почти искренним огорчением:
– М-мм…
А потом указал глазами на чурку. Меня ткнули стволом автомата в спину и наподдали сапогом под зад. А красноармеец грыз и грыз яблоко. Я медленно пошел по направлению к любителю старины. И тут случилось чудо.
– Диверьсанты! – крикнул он, рухнул с чурки, вытянулся в петле и затих.
Я медленно повернулся. Красноармеец спустился с крыльца, прошел мимо меня и, отойдя на пару метров, не оборачиваясь, обронил:
– Фоер!
А потом выбросил огрызок.
Я рухнул как подкошенный, и в этот момент из-за спины стали бить автоматы. Но не в меня, а в дом, где лежал без памяти ты, сынок. А красноармеец все это время что-то орал по-немецки.
– Их хайсэ херр Штейн, – различил я, когда смолкли выстрелы. – Их хабэ мих фэрляухэн! Их хабэ мих фэррирт! Хильфэ! Хильфэ! Хильфэ!
Меня ударили прикладом по голове – и я потерял сознание.
Очнулся на том же месте, где и лежал, когда получил по башке. И башка моя покоилась на чьих-то коленях. И кто-то гладил мои волосы. Я заворочался.
– Тсс! – шепотом произнес женский голос. – Осторожной, милай! От тоего угощенья и помереть недолго.
Но я думал о тебе, сынок, о том, что дом, в котором ты спал, превратился в решето. И поэтому не мог медлить и с трудом встал на четвереньки. Передо мной на траве сидела пожилая, но не утратившая красоты женщина, одетая не то как монашка, не то как послушница.
– Сынок, – выдавил я из себя и кивнул в сторону дома. – Сынок там… Стреляли.
– Увели, увели его. Да и что дому-то сделается. Дом-от – вековина! – напевно протянула она и снова погладила меня по голове. – Кажному бревну по двести годов. Тако и не пробить.
– Ка-ак они…
Женщина поняла, что моего упрямства не перебороть, встала сама и помогла подняться мне.
– Заплутали оне, знать. Выхода ищут. Сама видала. Ходят, ходят ночью по деревне. А ходят-от вокруг часовни. И в каку сторону ни пойдут – она перед ими. Водит их, знать, кто, а вывести не желает. Как не сделали того, к чему назначены были, то и маются здесь доселе.
– Сы-ын, – прохрипел я.
В голове моей помутилось, и я испугался, что снова свалюсь без чувств.
– Эх, дружок, – вздохнула женщина. – Не так сие просто.
– По-почему?..
– А вон…
И она кивнула в сторону той самой часовни, вокруг которой полвека с лишним плутал взвод диверсантов. Я вздрогнул, потому что оттуда к нам медленно шли русские. Истинно русские. В старой изодранной одежде. Некоторые – совсем голые. Но не это испугало меня. Их лица, кожа на теле были покрыты какими-то чудовищными струпьями, волдырями, из которых сочились гной и кровь.
– Мор у нас, – выдохнула женщина. – Ты беги. Беги! Может, успеешь еще!
– А вы…
Она неожиданно схватилась за грудь, захрипела и замертво упала на траву. А люди все шли и шли, и до меня им было рукой подать. Тогда я опять побежал к лесу. И, когда поравнялся с первыми деревьями, услышал, как несется сзади хриплое, нечеловеческое проклятье, выдавленное из распадающихся легких, словно гной из раны. Этот крик вселил в меня такой ужас, что я побежал еще скорее. В дерево, которое осталось за моей спиной, что-то немедленно ударилось, и почти тут же в березу передо мной воткнулся топор.
– Он оттудова! – взревел кто-то. – Из гнилой деревни.
– Уходи, убирайся помирать, проклятая тварь!
– Тебе не место здеся!
Из кустов выскочило человек десять народу с дубьями и кольями. Они бросились на меня. Оставалась одна дорога – на холм, с которого я скатился перед тем, как встретить диверсантов. И я полез туда. Люди отстали. Когда я оглянулся, то увидел, что они перестали преследовать меня, а стоят и смотрят. В ужасе жертвы я не догадался, что впереди ловушка, и, сдирая кожу на ладонях, все карабкался и карабкался вверх, цепляясь за какие-то кусты. И когда добрался до самой вершины, от нее отделилась фигура в лаптях.
– Получи, моровое отродье…
Я успел отпрянуть, но потерял равновесие и покатился в ту деревню, из которой пришел.
Навстречу судорожному воплю:
– Проклят будь, запивашка!..
Закончив историю, я посмотрел на сына и увидел, что кровать пуста.
9. Анатолий Валентинович
– А вот сейчас самое сложное, – раздалось сзади.
Я сразу узнал этот голос, но мне совсем не хотелось оборачиваться. Анатолий Валентинович сам обогнул табурет, на котором сидел я, и уселся на кровать.
– Самое сложное, – повторил он.
Мне хотелось ударить его по морде, но вместо этого я спросил:
– Почему?
– Да потому что нет у тебя никакого сына. И не было никогда.
– М-да? А с кем я тогда беседовал все это время? С кем играл в футбол? На рыбалку ездил с кем, а?
Я не выдержал и схватил его за грудки. Нарколог легко освободился, отпихнул меня, отошел и встал у окна.
– Хочешь небольшое представление?
– Валяй, – махнул я рукой.
