Двадцать первое сентября 1866 года, день его собственного рождения, был худшим из всех. Казалось, большинство двойников наконец-то решили с должным уважением отнестись к примеру старшего брата, во всяком случае, то, что происходило прежде, было не более чем беглой репетицией главного действа. В тот день Джейн подумала, что мозг ее мужа не выдержит навалившегося на него ужаса, а организм не справится с огромной дозой опиума – и Уэллс либо умрет, либо сойдет с ума. Но он выдержал. И, хотя пытки продолжались еще пару месяцев, напряжение постепенно спадало, и в один прекрасный миг они решили, что все закончилось. В течение следующих двух недель не случилось ни одного приступа. Правда, относительное облегчение, с этим связанное, не принесло с собой отдыха. Когда Уэллс освободился от последних нитей липкой паутины, которыми опиум окутал его мозг, он заметил, что все необратимо изменилось – не в лучшую, разумеется, сторону.
В глубине его рассудка уже не звучал привычный и безобидный шум. Теперь Уэллса преследовала круговерть на удивление отчетливых видений и острых ощущений, которые никак нельзя было счесть случайными галлюцинациями. Ни с того ни с сего он чувствовал дикий голод, неутолимую жажду либо, наоборот, такую сытость, что она нагоняла на него сонливость или, в худшем случае, вызывала неудержимую рвоту. Без всякой причины его охватывал животный страх или накрывало тяжелой плитой атавистического одиночества. Порой он видел выплывающие из пустоты лица, и они склонялись над ним с гротескными улыбками. Иногда чувствовал постыдную сырость на ягодицах, или проваливался в глубокий сон, или безутешно плакал, или невесть чему смеялся, в конце концов заражая своим смехом и Джейн… Уэллс постоянно чувствовал и видел то, что чувствует и видит младенец, лежа в колыбели или на руках у матери, но только все это повторялось до бесконечности. Как будто его внезапно заперли в комнате, заполненной летучими мышами, а те хлопали крыльями и пищали, пытаясь выбраться наружу. И это ничего общего не имело ни с неприятным чувством раздвоенности, которое испытали супруги, когда совершали прыжок в другой мир, ни с прежними блаженными розовыми снами… Это было безумие, отраженное в тысяче зеркал, поставленных одно перед другим, если вы позволите мне столь витиеватое сравнение.
К счастью, их друг Доджсон проявил весьма похвальную предусмотрительность, о чем они узнали лишь через месяц после его смерти. Он назначил их наследниками авторских прав на свои произведения – “как справедливое вознаграждение за блестящие идеи, которые они дарили мне незабываемыми золотыми полуднями”. Почему Чарльз принял такое решение именно перед путешествием в Европу, осталось для них загадкой, однако полученные деньги позволили Уэллсам пережить ужасные испытания, не зная нужды.
Джорджу из-за описанных выше приступов пришлось оставить не без труда добытую преподавательскую должность в одной из школ Бромли, его родного города. Благодаря наследству они могли продолжать платить за домик, снятый в ближайшей деревне Севеноукс. В ту пору Джейн стала для своего мужа всем – матерью, подругой, женой, а в общем и целом – той самой сильной рукой, что надежно удерживала его на краю пропасти, не давая туда свалиться. Кроме того, как они поняли, им здорово повезло: Джейн была на шесть лет моложе Джорджа, а значит, пока подобные муки ей не грозили. И в должный час уже рука Уэллса удерживала Джейн на краю пропасти, так хорошо ему знакомой.
Тем не менее, несмотря на сносное материальное положение и взаимную поддержку, поначалу они не верили, что сумеют выдержать испытания, им казалось, это конец, заслуженная кара за нарушение правил игры. Никому не дано безнаказанно покуситься на установленный раз и навсегда порядок. А они взяли да убежали из той клеточки, которую отвел им Создатель, прежде чем Он бросит кости на доску. Что ж, настал час расплаты. Дар наблюдательности, превративший родной мир Уэллсов в уникальное, целостное и надежное место, в храм мудрости, теперь стал их главным наказанием. Как выяснилось, в новом театре этот дар действует иначе: здесь он не схлопывает все возможные реальности, нет, здесь он позволяет Уэллсам наблюдать и все сцены одновременно, и каждую в отдельности – через своих двойников. Хотели того супруги или нет, но теперь они все видели и все знали. И сочли это страшной карой. Карой, от которой невозможно избавиться.
Поначалу шквал видений и ощущений не оставлял сил ни для размышлений об их природе, ни для выработки адекватной реакции. Уэллсам снова пришлось прибегать к опиуму, чтобы побороть бессонницу, и жизнь их превратилась в череду неописуемых страданий. Однако постепенно удалось обуздать лавину разного рода сведений, грозившую погрести их под собой. Как? – спросите вы. Трудно объяснить это без помощи метафор: вообразите, что внутри каждой черепной коробки пульсирует бескрайний космос, по большей части нам неведомый, а Уэллсы оказались способны создать магическую дыру в своем сознании – что-то вроде сливного отверстия, через которое можно отправлять чудовищный поток информации в самую потаенную часть мозга. Естественно, вся эта информация безостановочно клокотала в их головах, устремляясь к темной воронке. Но десять лет спустя они имели основание утверждать, что надежно управляют своим даром, о котором не имели понятия прежде.
Уэллсы не только управляли им, но еще и усовершенствовали саму его технику. Как следует сосредоточившись, они могли закрыть на короткое время магическую дыру в центре мозга и приостановить движение туда сведений об одном из бесчисленных миров. Этот мир, захваченный in extremis
[37], мягко парил в их сознании, заслоняя все остальное. И тогда Наблюдатели подглядывали за жизнью своего двойника. Потом картинка таяла. Как это ни парадоксально, такая игра снижала напряжение, поскольку захваченный врасплох туманный мир заглушал грохот, производимый остальными мирами.
Сделав это открытие, супруги взяли за привычку в конце дня садиться у камина, и каждый устанавливал связь с кем-нибудь из двойников. Они наливали себе по бокалу вина и, медленно его попивая, закрывали глаза и после нескольких минут концентрации – voilà
[38] – попадали в мозг другого Уэллса или другой Джейн, чтобы их глазами наблюдать за миром, где те обитали, и читать их самые потаенные мысли. Уэллсы словно бросали якорь в душе двойников, хотя это были они сами – или вероятность их самих. Когда волшебное видение рассеивалось, они делились историями, в которые мельком заглянули, словно, сидя у огня, придумывали сказки – красивые сказки, навевающие сон.
Пока их двойники были совсем юны, эти истории не переставали быть милыми детскими анекдотами. Например, один из Уэллсов утаскивал у отца крикетную биту, чтобы фехтовать ею с братьями, а писать большинство маленьких Уэллсов учились, выводя на кухонном стекле слово “масло”. Однако часы на некоторых сценах слишком быстро бежали вперед, и по мере того как двойники взрослели, каждый влюблялся в свою ученицу – это всегда была хрупкая девушка по имени Эми Кэтрин Роббинс – и женился на ней, в связи с чем между супругами Наблюдателями нередко разгорались нелепые споры. Так, Джейн возмутило, что многие Уэллсы положили глаз на Эми Кэтрин исключительно из-за ее смелых прогрессивных идей, которые якобы обещали, что она будет страстной партнершей в постели. В свое оправдание биолог напомнил, что ни в коей мере не несет ответственности за помыслы и поступки двойников. Но Джейн все равно почти два дня не разговаривала с ним и чувствовала, как душа ее пылает нежным огнем, что неизбежно происходит со всякой влюбленной женщиной, когда та обижена, хотя сама она испытала это впервые.
