Предложение было принято, и все четверо направились к экипажу Уэллсов. Но прежде они, разумеется, отыскали тетку Эммы, которая все это время стояла со своими приятельницами и на все корки ругала совершенно несносного жениха племянницы. Она не заметила того, что случилось в двух шагах от нее. Садясь в экипаж, тетка поморщилась, словно попала в свинарник. После того как три дамы устроились, стали усаживаться мужчины. С вежливой улыбкой Мюррей пропустил вперед писателя:
– Прошу, Джордж…
Уэллс в ответ ухмыльнулся, отступил на шаг и сказал:
– Нет уж, ты первый. Я предпочитаю не оставлять тебя у себя за спиной… Монти.
XII
Обязан ли человек становиться другом того, кто спас его жену? А если это твой злейший враг, как быть тогда? Подобные вопросы мучили Уэллса на протяжении нескольких недель после событий у здания Оперы. Джейн твердила, что они должны отблагодарить Мюррея – или Монти, как она теперь его называла. Разве не подобает всегда ставить вежливость превыше обиды? Уэллс мрачно кивал, словно ребенок, которому приходится выслушивать поучения взрослых, но продолжал хранить несокрушимое молчание на сей счет. Наконец Джейн перестала приставать к нему, и он подумал, что его пассивное сопротивление одолело страсть жены к соблюдению приличий. Но он опять ошибся, поскольку однажды утром она сообщила ему из кухни, как если бы речь шла о сущем пустяке, что сегодня в полдень Мюррей с невестой приедут к ним на завтрак.
Уэллсы переехали в Сандгейт в поисках чистого воздуха, необходимого Джорджу из-за проблем со здоровьем, и сняли там небольшой домик, который, как сразу же выяснилось, не мог стать им пристанищем на долгий срок, как они рассчитывали. Дом находился так близко от моря, что во время шторма волны с грохотом обрушивались на его крышу. Именно к этому дому и подъехала в полдень карета с вычурной буквой “Г” сбоку.
Новый кучер Мюррея, флегматичного вида старик, открыл дверцу экипажа, и оттуда показались улыбающиеся лица миллионера и его невесты. Стоит ли говорить, что хозяин дома принял их не без холодка. Однако Джейн, которая ни за что не позволила бы мужу испортить завтрак, к которому она тайком от него так старательно готовилась, взяла гостей под руки и повела в сад, описывая по пути достоинства здешних мест. Уэллс не пошел за ними и стоял, кипя от злости. Он заметил, что кучер Мюррея улыбается ему с нелепым сочувствием, и писателя тотчас охватило желание поплакать. Но не тихо и незаметно, а пролить целые океаны слез, поскольку изнутри его начала грызть глубокая тоска. Удивленный столь внезапным приступом печали, который нельзя было объяснить только визитом Мюррея, Уэллс поспешил вернуться в дом, так как испугался, что вот-вот станет искать утешения на груди у кучера. В столовой он слегка успокоился и решил поразмыслить над непонятными приступами, но не успел, так как услышал за дверью голоса.
После прогулки по саду и знакомства с домом гости перешли в небольшую столовую, где их ждал писатель, похожий сейчас на загнанную в угол крысу. Мюррей поспешил назвать комнату “уютной”, и Джейн гордо улыбнулась, поскольку утром повсюду расставила свежие розы, чтобы хоть немного скрасить совсем скромную обстановку. А вот Уэллс, напротив, с самого начала дал всем понять, что палец о палец не ударит ради того, чтобы гости почувствовали себя в их доме уютно. И едва они сели за стол, как он с издевкой прошелся насчет “кипучей молодости” нового кучера, нанятого Мюрреем. Однако миллионер пропустил мимо ушей его не слишком вежливую шутку и сказал, что кучер правит неспешно и не пьет, а ему, Мюррею, этого вполне достаточно. Было видно, что он чувствует себя слишком счастливым, чтобы ввязываться в словесные перепалки, поэтому угрюмый вид Уэллса выглядел нелепо и даже смешно на фоне праздничного настроения, царившего за столом. Эмма и Джейн вели себя так, словно дружили с детства, а Мюррей, довольный, что Эмме здесь нравится, болтал о том и о сем, смеялся по любому поводу, хвалил еду, восхищался красотой женщин и пользовался всяким случаем, чтобы выразить свою симпатию Уэллсу, который все больше нахохливался.
В какой-то миг Мюррей жестом фокусника сунул свою огромную лапищу во внутренний карман пиджака и положил на салфетку рядом с писателем приглашение на ужин по случаю их с Эммой помолвки. Джейн заверила гостей, что они непременно будут, а Уэллс скривил гримасу, которая могла означать что угодно, и быстро спрятал приглашение в карман, понадеявшись, видимо, что скоро все о нем позабудут. Чуть позже, когда Джейн похитила Эмму, чтобы показать ей росшие в саду гибискусы, а мужчины сели покурить перед камином, Мюррей с широкой улыбкой сообщил Уэллсу – на случай, если у того еще оставались сомнения, – что чувствует себя самым счастливым человеком на свете и счастьем своим обязан мудрому совету Джорджа. Напрасно тот снова и снова повторял, что не посылал ему никакого письма, Мюррея только умиляло нежелание Уэллса признать за собой столь красивый поступок.
Когда пара наконец отбыла в Лондон, писатель не мог не почувствовать, что ликование миллионера пробило узкую брешь в стене его враждебности. Однако вряд ли стоило тревожиться, ведь речь шла скорее лишь о ничтожной трещинке, и, чтобы расширить ее, понадобятся годы, а Уэллс ни за что этого не допустит. Правда, как он очень скоро обнаружил, его собственные планы и намерения мало кого волновали, поскольку женщины, любуясь гибискусами, тайком договорились о новой встрече – через неделю на ипподроме в Аскоте, куда съезжаются сливки английского общества. Уэллс выслушал новость стойко и без протестов, поскольку знал, что спорить с Джейн – дело пустое. Он ведь вполне внятно выразил свое нежелание сближаться с этой парой, на что у него были более чем веские основания, и тот факт, что жена наметила поездку в Аскот, с очевидностью показывал, как мало значило для нее его мнение.
На ипподром Уэллс прибыл с выражением гордого смирения на лице. Мюррей, наряженный в элегантный серый фрак при сером же цилиндре, был в прекрасном настроении и повел их в свою ложу, по пути не переставая рассыпаться в благодарностях за согласие к ним присоединиться. Они пересекли людское море, состоящее из дам и джентльменов, которые скользили с места на место, словно участвуя в каком-то унылом балете, и выверяли при этом каждый жест, чтобы он выглядел как можно изысканнее. Мужчины были похожи один на другого: безукоризненные серые фраки с белым пятном цветка в петлице, закрученные кверху кончики усов и непременный бинокль на шее. Женщины демонстрировали великолепные платья, часто с длинными шлейфами, на которые трудно было не наступить, а также жемчужные ожерелья, крошечные обшитые кружевом зонтики и огромные до нелепости шляпы.
В ложе их ждала Эмма, затянутая в узкое белое платье с черными вставками по бокам. Как и положено, на голове у нее красовалась роскошная шляпа, украшенная не только большим бантом в черно-белую полоску, но еще и белым воздушным облаком и двумя пунцовыми цветками. Когда Джордж увидел, с каким ликованием встретились обе женщины и как радовался ему самому Мюррей, он счел за лучшее отказаться наконец от взятой на себя роли человека угрюмого и колючего и от души наслаждаться и великолепным днем, и скачками. Что толку плыть против течения, коли знаешь, что все равно рано или поздно пойдешь ко дну? Итак, он изобразил, будто чувствует себя своим среди этой всесильной и рафинированной публики, и как-то незаметно для себя самого начал обмениваться с Мюрреем шуточками по поводу показных манер джентльменов в соседних ложах и придумывать сравнения для невообразимых дамских шляп.
