Да и вообще, местные очень мало знали о них – вернее, не знали ничего, – как и о том, зачем они здесь появлялись, почему и куда потом исчезали на несколько месяцев. Кое-кто уверял, будто видел чужаков на пустоши, где они подолгу стояли на вершинах холмов как грозные стражники. Иногда, как на этот раз, они неожиданно – и всегда по двое – заглядывали в трактир, усаживались поближе к огню, заказывали пару кувшинов пива, но никогда к нему не прикасались, а просто сидели друг против друга, неподвижные, словно каменные статуи. Лишь изредка у них едва заметно подрагивали губы, что вроде бы предполагало своего рода беседу, только вот велась она не с помощью слов, произносимых обычными людьми либо громко, либо шепотом, а через беззвучный, как у рыб, обмен мыслями.
Никто никогда не отважился спросить их, кто они такие или что им здесь нужно. Мало того, к ним старались по возможности даже не приближаться, так как это, по общему мнению, вызывало странные ощущения: точно на душу тебе сразу ложилась невыносимая тяжесть или на тебя вдруг обрушивались вся тоска и все одиночество мира. Как раз в то самое утро мистер Холл, хозяин трактира, а по временам, к отчаянию миссис Холл, еще и поэт, описал свои ощущения так: тебе кажется, что внутри у тебя внезапно открывается чудовищная и бескрайняя пустота – пустота беззвездной вселенной.
Вскоре миссис Холл подошла к мужу и сообщила о своих тревогах, но в куда менее поэтической форме:
– От этих двоих у меня кровь в жилах стынет, Джордж. И кроме того, они отваживают наших клиентов. Почему бы тебе не подойти к ним и не спросить, не хотят ли они заказать еще чего-нибудь. А я пока начну накрывать на столы к обеду. Может, хоть тогда до них дойдет, как сильно они тут всем досаждают…
– Скоро сами отчалят, – ответил мистер Холл с наигранной беспечностью. – Тебе ведь хорошо известно: они долго не засиживаются. К тому же оставляют хорошие чаевые.
– Не нужны мне их деньги, Джордж. Знать бы еще, как они эти деньги добывают… Господи, до чего же страшные… Вон и Лулу опять под нашу кровать забилась, прямо дрожит вся, – сообщила хозяйка мужу, словно напоминание о собачонке могло прибавить ему храбрости. – Разве не слышишь, как на улице кони бьют копытами? Животные их боятся… Да и я тоже! Выставить бы их как-нибудь отсюда, а уж коли в следующий раз не пожелают к нам зайти, то и слава богу! Ну, давай, поди и скажи им что-нибудь, Джордж Холл!
– Да ведь они ничего плохого тебе не сделали, Дженни. – Мистер Холл замялся. Он не меньше своей супруги желал бы избавиться от таких клиентов, но у него не было никакой охоты приближаться к ним. – Сама подумай, с моей стороны было бы непростительной грубостью просить столь вежливых господ, чтобы они…
– А мне плевать, если они сочтут тебя грубияном, Джордж! – перебила его жена и добавила, но уже понизив голос: – Я всегда хорошо разбираюсь в людях, как ты знаешь, и вот что тебе скажу: нутром чую, любой из этих двоих убьет не моргнув и глазом хоть ребенка, хоть беззащитную старушку.
Несмотря на то что миссис Холл говорила шепотом, ее слова, судя по всему, достигли ушей чужаков, поскольку один из них изобразил кривую улыбку и на одной ноте проскрипел своему товарищу:
– Дети и старушки… Как раз их-то я больше всего и боюсь встретить, когда иду по следу.
Второй ничего не ответил, просто посмотрел на первого долгим взглядом; первый выдержал взгляд, но при этом ни один мускул не дрогнул на их лицах.
И здесь мне хотелось бы отметить вот что: несмотря на пугающую неподвижность, их физиономии, слегка подсвеченные пламенем камина, не производили совсем уж неприятного впечатления. У обоих черты были правильные и четко очерченные, можно сказать даже красивые. Но при этом исключительная бледность кожи казалась почему-то нечеловеческой, к тому же на бледность эту словно падала извне странная тень – такую тень туча отбрасывает на снег.
После долгого молчания губы второго мужчины слегка колыхнулись:
– Ты страдаешь серьезным дефектом на уровне синтеза пептидов, друг мой. Тебе срочно нужен нейтрализатор вины.
– Чувствую, что ты прав. Но не забывай: посылки с Другой стороны поступать сюда перестали.
– Чувствую, что ты прав.
Снова повисло долгое молчание.
– А каково оно, это чувство вины? – спросил второй.
Опять последовало молчание, еще более долгое.
– Трудно объяснить. Больше всего оно, пожалуй, похоже на мощную дозу нейропептидов AB3003 и AZ 001, – наконец ответил первый, – которая способна блокировать любой нейтрализатор мутаций.
– Чувствую удивление! – воскликнул второй, слегка подняв брови. – Тогда… это должно быть чувство, очень похожее на жалость.
– Так говорят. Но, насколько я успел понять, чувство вины, оно более привязчивое. – Он погладил указательным пальцем набалдашник трости и сделал это очень медленно, почти незаметно. Потом снова окаменел. – Но разве… тебе знакома жалость?
– Да я узнал ее: я испытал мутацию почти сразу после прибытия сюда. Поэтому понимаю, что происходит с тобой. Мои биоклетки выработали свои собственные нейропептиды на основе некоторых нейропептидов серии AZ. И какое-то время я знал, что такое жалость. К счастью, диагноз был установлен быстро – в ту пору система пересылок действовала четко. Тем не менее потребовалось три разных типа нейтрализаторов, чтобы решить проблему.
– Как я понимаю, – сказал тот, кто боялся столкнуться с детьми и стариками, – несколько лет назад было сделано открытие: серия AZ вызывала появление почти всех неконтролируемых мутаций, поэтому ученые решили обойтись без нее. Вот почему Исполнителям из той последней партии, которую прислали два года назад, они уже не угрожают.
– Значит, им повезло.
– Да, хотя сами они осознать это не способны, поскольку чувство довольства собой зависело от серии AZ.
Плечи их немного поколыхались, что можно было счесть за дружный смех. Потом оба опять надолго замолчали.
– Два года… Вот уже два года Другая сторона никого и ничего не посылает сюда, – бросил первый.
– Конец совсем близок. Температура скоро будет равна нулю, черные дыры испаряются. Там теперь все происходит медленно. Они стараются беречь свои последние, очень слабые, силы на тот случай, если Исход окажется еще возможным…
– И зря берегут, – рассудил его товарищ. – Они ведь никогда не смогут возродиться здесь, потому что этот мир тоже обречен. Чувствую бессилие. Чувствую, что все напрасно. Да, мы убивали напрасно.
– Мы выполняли нашу работу, и выполняли ее хорошо. Им нужно было выиграть время, и мы помогли его выиграть. Мало того, благодаря нам они получили на два года больше, чем предусматривали самые оптимистические прогнозы. Как ты помнишь, двенадцать лет назад ученые заявили, что этому миру осталось жить всего десять лет…
– Да, и мы, Исполнители, наскребли им еще пару лет. – Тот, что боялся сталкиваться с детьми и стариками, стукнул тростью об пол. Жест был настолько неуместным, что его товарищ в знак удивления опять на несколько миллиметров поднял брови. – Мы выполнили нашу работу, – продолжил первый, не обратив внимания на немой протест товарища, – и выполнили ее хорошо, как я сказал. Именно для этого нас и создали! – Его голос, по-прежнему остававшийся неслышным для всякого, кто не приложил бы ухо к его губам, стал чуть громче. Или нет, скорее, он просто обрел некие оттенки – например, в нем появились намеки на сарказм и горечь, которые человеческий слух мог бы уловить. – И тем не менее, повторяю: все было бесполезно. Бесполезно. – Он опять ударил тростью о пол, и его щеки чуть порозовели. – Ученые не смогли найти лекарства против эпидемии. Даже не приблизились к его открытию. Уничтожать зараженных… Это решение изначально было ошибочным – таким же бессмысленным, как и сама болезнь. Эпидемию не сдержать. Сколько напрасных смертей!
