– Что?
Я действительно не понимал, о чем идет речь.
Старик отложил перо в латунной оправе. Поднял голову. Морщинистое склочное лицо с маленькими подвижными глазками. Угловатые лицевые сигвы. Кистевые сигвы с изображением птицы, воздевшей крылья.
– Теор Наирус ас Леонгард. – Птеард с отвращением выплевывал каждое слово. – Глупое имя для ничтожного человека. Вам оно знакомо, не так ли?
Теор… Можно было догадаться. «А паренек-то у нас мутный».
– Молчите? Проглотили всю свою смелость?
– Не понимаю, к чему эти вопросы.
Уже второй раз за день кто-то пытался играть со мной в игры, вместо того чтобы говорить прямо. Это раздражало. Правда, первый раз был приятным. Я бы предпочел вновь вломиться к Эрзе. Представил ее здесь, в этом курином костюме, и не сдержал улыбку. Птеард мою улыбку явно заметил и, конечно, понял неправильно.
Ударив по столу кулаками, вскочил. Казалось, сейчас будет кричать. Его крохотные глазки стали еще меньше, сузились в два острых уголька. Вместо крика через силу улыбнулся, скорее даже оскалился. Вышел из-за стола, показав, что я был прав, – на брюках перьев висело не меньше, и все они покачивались в такт движениям.
– Красивый костюм, – зачем-то промолвил я и до боли сжал челюсти, чтобы не обронить какую-нибудь из рвущихся наружу шуток.
Старик, судя по всему, не отличался смешливостью. Заложив руки за спину, молча смотрел на меня. Приподняв брови, наконец промолвил:
– Ну что ж. – Он неспешно приблизился к этажеркам. – Видите этих птиц? – кивком указал на одну из клеток. – Это синие пугачки. От страха выбрасывают едкий синий дымок. Насекомых убивает, а человеку становится дурно.
– Интересно, – продавил я сквозь зевоту и тут же вновь отругал себя за несдержанность.
Но зевок был настоящим. Эрза сказала правду – лег я поздно.
Старик, скривив губы, зашел за этажерку, будто хотел спрятаться от меня.
– Вот каморки, – продолжал он еще громче, отчего клокотание в горле усилилось. – Бестолковые, крикливые. Но только они могут отыскать земляные трюисы. Любимое блюдо нашего наместника. На мой вкус, горьковато и солоновато. Но я, конечно, не кравчий. И не наместник. Вот виалуты остроклювые. Их часто покупают в Багульдин, вывешивают в трапезных. В резиденции тамошнего наместника висит не меньше десяти клеток с виалутами. Хорошие птицы. Заполняют тишину. Поют, когда вокруг тихо. И спят, если слышат человеческую речь. Вот удивительные создания, ручные хвойники. Помогают охотникам ловить востриц. Те, знаете ли, слишком быстрые, ловкие и летят неровно. Трудно попасть. А силки обходят стороной, даже если натереть травой. Чуют запах человека.
– Вы пригласили меня, чтобы рассказать о птицах?
– За ними тяжело ухаживать, за хвойниками. – Птеард не обратил внимания на мои слова. Даже не замедлил шаг. Все так же шел вдоль этажерки и говорил: – Еще сложнее поймать и приручить.
– Все это замечательно, но, боюсь, сегодня я не планировал покупать ничего пернатого. Если только на ужин. У вас тут водятся куры?
– А вот луантин, или соловей шелкоголосый. Чудно́е создание. Поет от голода. Если кормить, он будет молчать. Ни одной ноты не протянет. Но начните морить его голодом и услышите чудесные серенады. Такие грустные, нежные. Девушки любят этих птиц. Часто плачут над ними. Тут, главное, не переусердствовать. Свою лучшую песню луантин поет перед тем, как умереть от истощения.
Происходящее становилось слишком странным. Мне даже расхотелось шутить.
– Вот сизые портняжки. У них вся прелесть в перьях. Их можно ощипывать раз в месяц. Они быстро восстанавливаются. Тут много птиц. У каждой своя особенность.
Старик вышел ко мне из-за этажерки.
– Вы слышали о Вайрике Птицелове? – В напряжении голос Птеарда забулькал еще сильнее.
Я не ответил.
– Нет, конечно. А это был хороший птицелов. Да что там, лучший в этих краях. Понимаете? Вы когда-нибудь ели запеченных сарданок? Сомневаюсь. Дорогое удовольствие. Мы их только в Матриандир поставляем. В других городах Восточных Земель не могут позволить себе такое блюдо. Иногда из Лощин Эридиуса поступают заказы. – Старик теперь шел прямиком на меня. Цедил каждое слово. – Тут весь фокус в том, чтобы вовремя найти и снять сарданку с дерева. Гнезда у них в потайных местечках. В предгорьях. Самец буквально замуровывает самку в гнездо из веток и глины. Оставляет только горлышко. А потом через это горлышко кормит. Вот так. Прилетает и кормит. А самка высиживает яйца и жиреет. Так жиреет, что уже не может пошевелиться в своем гнезде. Самец усердствует, отдает ей весь поклев, а сам сохнет. Под конец летает худенький, слабый. На них охота запрещена. С них ни мяса, ни перьев, а самка с голоду помрет, потому как из гнезда она вылезет, только если разжиреет настолько, что гнездо лопнет. Считайте, как из яйца вылупляется. К этому времени поспевают птенцы. Все гармонично. И самку эту нужно вовремя снять. С гнездом. Не раньше, не позже. А потом запечь целиком. В гнезде. И так подавать к столу. Разделывать уже в блюде. Понимаете? Тут нужно знать и место, и время. Снимешь раньше, жиру мало, не так вкусно. Поздно снять не получится – самка уже вылупится и убежит.
– Послушайте…
Казалось, Птеард будет до ночи рассказывать про птиц, а это в мои планы не входило.
– Нет, это ты послушай!
Старик подошел так близко, что смог ткнуть меня длинным пальцем в плечо. От неожиданности я отшатнулся.
– И Вайрик каждый год приносил по два десятка сарданок. В лучшем виде. Слышишь? И это все… Все! – Птеард махнул на этажерки. – Все должно было перейти к нему. Понимаешь?! – Старик теперь кричал. Перья на костюме вздергивались вразнобой, иссушенный годами подбородок дрожал мелкой дрожью, отчего клокотание в голосе стало невыносимым. – Вайрик был моим сыном! А сорок восемь дней назад появился ваш Теор! – Старик вновь ткнул меня пальцем. – Наговорил ему каких-то небылиц! Увел за собой! И я даже не знаю куда! Только и отследили, что до Старой дороги! Понимаешь, я тебя спрашиваю?! Не знаю, что он там, эта тварь, сделал с Вайриком, но сына своего я больше не видел. – Старик заговорил чуть тише, ковырял меня угольками прищуренных глаз. Между фразами дышал тяжело, с хрипом. – А потом этот проходимец как ни в чем не бывало вернулся в Целиндел! И представьте, разбогател. Принес золотые кубки! У кого он только их украл? Плевать, не мое дело. Бегал тут бедняком, давал представления по тавернам, разве что с костряками не водился, а сейчас лошадей покупает, беднякам бросает монеты, дом себе присматривает в Эйнардлине. Как тебе такое? Хорошо одет, улыбчивый, щедрый. Притащил с собой какую-то свору, говорят, связался с дочерью наместника Багульдина! А?! Весь из себя, будто из луаварского, если не из приобщенного рода. А все золотые кубки. Кубки из мерионитового скобленого золота, которые он привез вместо моего сына! Уж конечно, не на Старой дороге он так обогатился. Даже если подался в крысятники. Там уж давно никто в своем уме не возит ни золота, ни товаров. А если и возит, то под таким конвоем, что и всем вам с вашими топорами не снилось. Не знаю, какие у вас с ним дела. – Старик перешел на ядовитый сдавленный шепот. – Я даже не спрашиваю. Вы хоть тут всю округу разграбьте, называя себя ханголом, вольным путешественником. Плевать. Но Теора вы мне отдадите. По добру. Или вас заставят.
