Так он и сидел, разглядывая цены в меню, пока к нему не подошла готовая оформить заказ улыбчивая официантка, после чего, не одарив ее даже для приличия ответной улыбкой, отрицательно и одновременно угрюмо помотал головой, взял со стола зубочистку в одноразовом пакетике, вскрыл, сунул зубочистку в зубы, надел куртку, развернул бейсболку козырьком назад и с демонстративно небрежным видом вышел из-за столика. Пусть со стороны это и выглядело самым настоящим хамством, но и заламывать такие цены за кофе или пирожное тоже своего рода не менее откровенное хамство.
И вышел он из кафе как раз вовремя: зал ожидания привычно зашевелился и ожил.
Жека подошел к толпе встречавших, остановился немного сбоку и, сунув руки в карманы джинсов и небрежно поигрывая при этом зубочисткой в зубах, стал разглядывать выходящих с рейса пассажиров. И еще он достал из внутреннего кармана куртки солнцезащитные очки и напялил их на глаза. И сделал это вовсе даже не для крутизны, как могло бы показаться со стороны, а исключительно по причине внутренней нервозности. При всем его невозмутимом и разухабистом, казалось бы, внешнем виде, внутри у него все трепыхалось, бурлило и мандражировало от давней обиды на жену, а также от волнения встречи с дочерью после стольких лет разлуки.
Жека с тревогой и грустью вглядывался в лица пассажиров, отыскивая одно, знакомое лицо. С дочерью он не виделся больше десяти лет. Все это время Жека ни разу не разговаривал с ней по телефону и даже не писал, хотя время от времени и заглядывал в ее профиль в социальной сети. И вроде бы причина не общаться с ней столько лет и не участвовать в ее судьбе была вполне серьезная: когда Агате исполнилось семь (они с Иркой к тому времени уже всерьез пребывали в состоянии затянувшегося по времени и накалу страстей развода и с полгода уже как жили по раздельности), Жека собрался с духом и созвонился со своей бывшей, сообщив, что, несмотря на развод, с ребенком, как и положено по закону и по совести, намерен регулярно видеться, а также намерен явиться к ней на ближайший день рождения, чтобы поздравить и подарить подарок. Как-никак, все-таки родной отец! Ирка тогда (о, чудо!) безо всяких там истерик и яда в голосе, вполне дружелюбно и совершенно спокойно ответила, что вовсе даже не возражает против того, чтобы Жека повидался с дочерью и, конечно же, пришел бы к ней на день рождения, после чего определила точное время празднества — шесть часов вечера. Сообщила также, что на день рождения придут другие родственники и тоже будут дарить подарки. В общем, повела себя на редкость здравомысляще. И Жека пришел. С замиранием сердца долго и упорно с цветами для бывшей (как-никак, все-таки она мать его ребенка) и перевязанной красной лентой коробкой с куклой для дочери стоял у двери квартиры, в которой до сих пор еще оставались некоторые его вещи, совершенно безрезультатно давил на кнопку звонка и никак не мог понять причину, почему ему не открывают: неужели за радостью веселья не слышат дверной трели? — после чего в непонимании и растерянности достал телефон и набрал номер бывшей. И еще больше был сконфужен, когда узнал, что телефон ее отключен и абонент в этой связи абсолютно недоступен. И, буквально тут же испытав прилив бешеной ярости, он врезал со всей силы кулаком по двери, потому что и на этот раз без фирменной подлости бывшей супруги не обошлось. И ведь как все хладнокровно спланировала и подстроила, стерва! Это потом уже через третьих лиц он узнал, что празднование дня рождения Агаты изначально было определено в заранее заказанной ресторации. И в разговоре, конечно же, бывшая умолчала об этом совершенно умышленно. И Жека, конечно же, понимал, что высказывать стерве какие-либо замечания по этому поводу, упрекать в нечестности, а также призывать к совести теперь совершенно бессмысленно, потому что за всем за этим сразу же последуют самые что ни на есть горестные слезы и тихая, но вполне сильная по накалу страстей истерика, и в конце концов Жека в очередной раз еще и виноват останется и будет просить прощения за то, что он такой самый настоящий дурак. Ведь это же ясно, что Ирка в любой ситуации обязательно вывернет все в свою пользу, обвинит в оскорбительной предвзятости, после чего непременно прояснится, что забыла она сообщить место празднования дня рождения дочери только лишь потому, что закрутилась из-за огромного количества дел и забот, и, вообще, шутка ли — одной без мужа заниматься воспитанием ребенка и подготовкой праздника, в частности… А телефон? А телефон никто и не выключал, и совершенно напрасно он так плохо о ней думает, и это просто-напросто батарейка села, а зарядки, конечно же, с собой не было, да и вообще ей в тот момент было не до зарядки и звонков бывшему.
В общем, очередная вата!
И понимая все это, Жека, конечно же, всерьез психанул, оставил подарок и цветы под дверью, ушел и больше уже никогда туда не возвращался. Он даже из города того немного погодя уехал в столицу насовсем, чтобы… А черт его знает, зачем! Уехал и все! Чтобы больше не испытывать обиду, злость, а также другие негативные эмоции, и заниматься только музыкой — уж она-то никогда не наделает никаких подлостей, хотя в сущности своей тоже баба еще та!
Ирка тоже никогда больше ему не звонила и даже, вся такая гордая и независимая, на алименты подавать не стала, потому что сама, как говорится, без всякой посторонней помощи ребенка на ноги поднимет, образование даст и воспитает.
Жека много раз уверял себя, что возмездие за всю эту бабскую подлость еще непременно коснется Ирки, потому что когда-нибудь, хоть через двадцать, хоть через тридцать лет ему все равно доведется встретиться с дочерью и объяснится по этому поводу, и уж тогда-то он откроет ей всю правду.
— Агата?! — немного дрогнувшим голосом удивленно спросил Жека подошедшую к нему девушку с серьгой в носу и густо подведенными черным карандашом глазами.
— Папа?! — совершенно спокойно и как-то даже наивно просто спросила Агата. И не было в ее голосе каких-либо Иркиных фирменных интонаций, упреков или потаенной обиды, а только самое простое удивление и радость от встречи.
— С приездом! — сказал Жека, снял очки, обнял дочь и понял, что на самом деле не нужно ни ему лично, ни его дочери никаких объяснений, потому что все это в далеком прошлом и вообще совершенно не важно, да и глупо, в конце концов.
В общем, встреча отца и дочери через долгие десять лет все-таки состоялась.
— Я к вам, можно сказать, на разведку, — в машине уже сообщила Агата. — Да и тетка, мамина сестра, давно в гости приглашала. Летом приеду поступать куда-нибудь. Еще не решила куда. Но скорее всего на юридический. Хотя мне все говорят идти в музыкальное училище.
— Серьезно? — удивился Жека.
— Я, когда в музыкалку ходила, преподаватели меня маме всегда очень хвалили. Меня даже на областной музыкальный конкурс отправить хотели. Но это все уже в прошлом, давно было!
— Ты училась в музыкальной школе? — насторожился Жека.
— Вообще-то я в художественную школу хотела, но мама меня почти насильно отвела в музыкалку. Ты же ее знаешь! С ней невозможно спорить. Хотя я и пыталась. Мама сказала при этом, что у меня твоя генетика. Не в плане упрямости, а в плане музыкальности, — тут же поправилась она.
