Если бы он только позволил ей.
Эш обхватил ее лицо руками и страстно поцеловал за мгновение до того, как разрядиться с такой силой, что он даже временно едва не лишился чувств. Зарычав, он откинулся назад и посмотрел в глаза Тори, вкушая свой первый настоящий взрыв наслаждения в жизни.
А потом последовал такой необъятный страх, что даже его сердце замерло. Сейчас, когда они закончили, как она будет реагировать? Вышвырнет ли она его вон? Будет плакать и кричать?
А может просто ударит? Или начнет проклинать?
Ашерон затаил дыхание в ожидании.
Улыбнувшись, Тори прильнула к его груди и улеглась там, как котенок, а их тела были все еще соединены. Она глубоко вздохнула, когда стала гладить его руку и плечо.
— Это было даже лучше, чем я могла мечтать. — Эш моргнул, все еще ожидая худшего.
— И ты не злишься на меня?
— С чего бы? — Она взяла его руку и поднесла к своим губам, чтобы прикусить его костяшки пальцев. Ашерон расслабился, когда осознал, что Тори не была расстроена и не злилась на него за то, что они только что здесь вытворяли. И чем больше он расслаблялся, тем больше ему нравилось ощущать ее обнаженное тело на нем.
— Я бы мог так лежать всю свою жизнь.
— Это было бы просто прекрасно, не так ли? — Ашерон кивнул, придвинув свою голову поближе к ее и стал вдыхать аромат ее волос. К сожалению, он почувствовал, как выскальзывает из нее. Черт!
— Мне лучше позаботиться об этом. — Он неохотно положил ее на бок, чтобы снять презерватив.
Тори наблюдала за тем, как Ашерон вылез из кровати. Ненавидя тот факт, что не может толком видеть его, Тори потянулась за своими очками, она открыла бутылку Спрайта и сделала глоток.
Эш вернулся с влажными салфетками для Тори.
— Прости, тут такой беспорядок. — Она провела пальцами по его губам.
— А мне нравится. И вообще, я думаю, что ты просто прекрасен на вкус. — Тори обменяла свой напиток на его салфетки.
Эш никогда раньше не пробовал лимонад раньше. Из любопытства, он отпил немного и был очень удивлен его резкой кислотой.
— Ух ты, а это очень даже ничего.
— Ты что никогда не пробовал спрайт раньше?
— Нет. — Тори закатила глаза и протерла себя.
— Ах да, ты же у нас пивная душа.
Эш ничего не ответил, сделав еще один огромный глоток лимонада. Он нахмурился, почувствовав легкое головокружение. Если бы Эш не знал, то решил бы, что у него загудело в голове. Но это было невозможно. Будучи богом, он не мог опьянеть. А если бы и мог, то в лимонаде не было ни капли алкоголя.
Тори нахмурилась, когда увидела, как Ашерон выпил бутылку спрайта за один присест.
— Эш?
— Есть еще? — Он вел себя очень странно. Как будто был пьян.
— В холодильнике должна быть еще одна бутылка. — Ашерон облизал губы и взял ее щеку своей рукой.
— А ты знаешь, что ты очень красива для человека?
— А кем еще я могу быть? — Он засмеялся прежде, чем поцеловать ее.
— Ты могла бы быть богиней, но ты не слишком стервозная для этого. А с другой стороны, Катра же не сука. Она также прекрасна, как и ты. — Ашерон вздернул голову, как будто еще одна случайная мысль пришла ему в голову. — Скоро мне нужно будет повидаться с моей дочерью. Она вот-вот станет мамой. Девочка будет похожа и не похожа на нее. Это будет ее малышка, только обладающая чуть большей силой. Хотя, я очень надеюсь, что она возьмет больше от своего отца, а не от мамы, и не станет богиней разрушения. Нас и так слишком много развелось. Нам нужно больше тех, кто добрый по своей природе.
Тори была абсолютна сбита с толку его бормотанием, которое было наполовину греческим, а наполовину на английском языке.
— О чем черт подери ты сейчас говоришь? — Это было невозможным, чтобы у него была дочь, которая могла бы родить ребенка. Ашерон не был настолько стар. — Ты сейчас разыгрываешь меня, Эш? — Он ущипнул ее за грудь.
— Я только что сделал это, Сотерия, и мне это понравилось, как ничто другое на этом свете. Где же это питье? — Она протянула ему еще бутылку.
— Ты что пьян?
— Я чувствую себя пьяным. — Он посмотрел на нее и широко улыбнулся. — Я пьян от твоей красоты. Посмотри, что ты со мной сделала, смертная. — Ашерон отпил спрайта, отставил бутылку в сторону и потянулся к ней. — Дотронься до меня, Сотерия. Я чувствую себя таким чистым и целым, когда ты прикасаешься ко мне.
Эш провел ее рукой себе по груди, впиваясь ее ногтями себе в сосок. И когда он так сделал, Тори увидела, как на нем появился шрам, который начинался у горла и длился до самого пупка. Еще один шрам, отпечаток руки, возник у него на горле, а волосы на всем его теле изменились с черных на белокурые.
— Эш?
Его глаза стали темными, а потом кроваво-красными.
Испугавшись, Тори вскочила и побежала к двери.
Каким-то непостежимыы образом Эш оказался перед ней.
— И куда это ты собралась?
Напуганная и неуверенная в нем, Тори пролепетала.
— Да кто ты такой?
— Я бог, Сотерия. Последний из Атлантского пантеона.
Глава 75
Напуганная, Тори отскочила от него, когда эти слова дошли до нее. Он был явно не в себе… а Тори находилась в звуконепроницаемой комнате обнаженная да еще и с психом.
Боже милостивый!
— Хорошо. — Сказала она, растягивая слово, чтобы успеть придумать какой-нибудь способ добраться до двери, которая находилась за ним, и безопасно покинуть комнату прежде, чем он убьет ее. — Давай успокоимся. Могу я получить назад нормального обычного Эша назад?
Он взглянул так, как будто ее слова обидели его.
— Не бойся меня, Тори. Я хотел сказать тебе, что я бог, но не знал как.
Закрыв глаза, он съехал по двери и уселся на полу, плотно прижав свои ноги к груди. Этот жест напомнил ей о маленьком мальчике, которого отослали в комнату за то, что он не делал.
— Я знал, что не понравлюсь тебе, если ты узнаешь правду. Впрочем никому я и не нравился, когда они все узнавали обо мне. — Ашерон посмотрел на нее и его глаза снова стали того головокружительного серебряного цвета. — "Его будут звать Ашероном. В честь реки скорби. Как и сама река подземного царства, его путешествие будет темным, долгим и изнурительным. Он будет способен давать жизнь и забирать ее. Он будет идти по жизни одиноким и всеми покинутым — в поисках доброты, будет находить жестокость. Пусть смилостивятся над тобой боги, малыш. Ибо никто больше не будет на это способен".
Тори нахмурилась, когда он процитировал нечто, что очевидно было для него источником невероятной боли.
