Ращин считал себя человеком мягким и порой даже сочувствовал несчастным, которых волокли в операционную. Конечно, это были всего лишь изгои, отобранные на заклание своими сородичами. Или случайные пленники, посмевшие поднять бунт против своего господина. Жалкие дикари, не достойные сочувствия избранного.
Но, как бы там ни было, добровольно Ращин никогда не посещал места, куда так стремились попасть большинство манфреймовских слуг, любивших здесь развлекаться, когда их господин был занят другими более неотложными делами.
Вот и сейчас, нетерпеливо дожидаясь мастера, Ращин старался не встречаться с глазами пленников, хотя порой, совершенно непроизвольно, его взгляд скользил по обнаженному телу женщины, отмечая высокую полную грудь, веревки, впившиеся в белое беспомощное тело…
Впрочем, предстоящая ей процедура казалась Марку почти милосердной. Ведь в конце ее, когда за дело принимался скальпель хирурга, жертва, как правило, уже ничего не чувствовала.
Звон металлических подков по каменному полу заставил Ращина вздрогнуть и вернул к действительности. Звук шагов Манфрейма невозможно было спутать ни с чем другим. Почему он так любил металл в своей одежде? Может быть, потому, что звон маскировал костяной скрежет, исходящий от его тела? Однажды Ращин слышал этот звук, и от одного только воспоминания мороз прошел по коже казначея.
Высокий рыцарь в черных доспехах, в металлическом шлеме с кровавым плюмажем — таким его знали все. Забрало шлема никогда не поднималось, и было непонятно, откуда брались у него силы не расставаться даже на ночь с этим бронированным одеянием.
Наконец магистр уютно устроился в кресле и обратил свое внимание на Ращина.
— Ну, что там у тебя? Опять спешим? — Бумаги тем не менее были уже в руках Манфрейма. Марк замер, боясь перевести дыхание. Вот наконец печать магистра на металлическом пальце рыцарской перчатки коснулась одной из них, выжигая в углу несмываемый знак дракона, и наверху оказался финансовый отчет.
Марк вытянулся, всем своим видом выражая безграничную преданность. Наибольшее беспокойство у него вызывало вовсе не общее падение доходов. Дело в том, что там, среди бесконечных колонок, затерялась одна цифирь… Цифирь, про которую он постарался напрочь забыть, не думать, не вспоминать ни разу… Цифирь, за которою его вполне могли привязать к одному из пустующих столбов в этом зале… Номер его личного счета в Цюрихе…
Догадывался ли магистр об этом счете? Кто знает. У него были свои, недоступные Марку каналы информации. Возможно, он водит его как рыбу на крючке, дожидаясь, когда Марк допустит серьезный промах, чтобы припомнить ему все сразу.
Но, несмотря на постоянную страшную угрозу, начав, он уже не мог остановиться, как не может остановиться алкоголик, распечатавший бутылку, из которой собирался отхлебнуть всего один глоток.
— Почему курс гривны падает так медленно?
— Курс гривны? Я, право, не знаю… Такая мелочь…
Он не был готов к этому вопросу, не мог даже предполагать, что шефа заинтересует состояние валюты варварской страны, годовой оборот которой был меньше расходов на однодневное содержание замка Манфрейма.
— Мелочей в твоем деле не бывает. Миллионы складываются именно из мелочи. А, валютой этой займись специально, в будущем она представит для нас значительный интерес.
Наконец перстень приподнялся и выжег в углу документа извивающегося дракона.
Отпустив Ращина, магистр продолжил наблюдение над вивисекцией.
Темная энергия, которая рождалась вместе с нечеловеческими муками тех, кто лежал на столе, текла к нему обильным потоком.
Иногда Манфрейм приподнимал руку и указывал на отдельный, только что извлеченный из трепещущего тела, дымящийся от крови кусок плоти.
Отмеченный им трансплантат хирурги заботливо укладывали в специальный золотой контейнер с жидким азотом, стоящий отдельно от остальных.
Эти органы затем становились исходным материалом для любимых биологических опытов Манфрейма, которым он посвящал свободные от основных дел часы.
В особом изолированном крыле замка, куда пускали лишь самых доверенных лиц, расположились его биологические лаборатории, оснащенные самым современным оборудованием, вывезенным из разных миров и эпох.
Здесь магистр занимался тем, что сращивал порой совершенно несовместимые части разных тел, выводя на свет неподдающихся описанию уродов.
Здесь он давал полную волю своей темной фантазии и, используя неограниченные возможности мертвой воды, оживлял созданных им монстров, порождая на свет создания, которые не могли существовать в природе, здесь он чувствовал себя почти богом…
Только когда последнее тело исчезло наконец в окошке приемника, Манфрейм встал и направился к лестнице, ведущей в глубинный этаж хранилища, где располагалась сокровищница.
Ни одно здание в мире не имело охранной системы такого уровня. Египетские жрецы могли лишь мечтать о подобной защите для своего лабиринта, Манфрейму удалось ее осуществить. Ни предупреждающих надписей, ни стражи ничего этого здесь не было. Живые существа ненадежны — полагаться можно только на самого себя.
Каждый, кто становился на первую ступеньку лестницы, сразу же оказывался в ее конце, только сам Манфрейм мог видеть всю длину этой лестницы.
За последней ступенькой двери охотно открывались, приглашая названного гостя войти в преисподнюю, и обманчивый блеск золотых миражей было последнее, что видел он в своей жизни.
Настоящий, невидимый, ход в сокровищницу ответвлялся от середины лестницы — и это был всего лишь первый уровень защиты. Пройдя его, бессмертный нажал на потайной камень у поворота. Невидимые древние механизмы повернулись, опуская решетку на логово Ламия.
Чудовище прорычало что-то нечленораздельное, но так и не поднялось со своего ложа. За последние триста лет, с тех пор как его кормили в последний раз, он сильно исхудал, но эти рептилии обладали феноменальной выносливостью. Еще лет на двести его хватит, потом придется подумать о замене.
Эта змея с собачьей головой служила Манфрейму уже более тысячи лет и была невероятно стара.
Наконец Манфрейм оказался перед дверью из берилловой стали трехметровой толщины. Мигающие, пробегавшие по ее поверхности огни говорили о том, что сенсорная защита включена и любое постороннее прикосновение будет немедленно пресечено.
Закончив вводить длинную череду цифровых кодов и сенсорных тестов, он наконец увидел, как с глухим чмоканьем круглый гигантский поршень двери начал медленно отступать назад, а затем, повернувшись вокруг своей оси, ушел в стену.
Проход был свободен, но если бы кто-нибудь посторонний вошел в него в этот момент, лазерные установки, настроенные его командами, испепелили бы наглеца в считанные доли секунды.
