Внутривидовая агрессия… Она вспыхивает в нас инстинктивно и не даёт сближаться. Мы находим этому своему поведению тысячи «разумных» объяснений, включая социофобию, но на самом деле всё очень просто – инстинкт.
Так что, хоть мы и «блуждаем» (по большей части) в облаках своих социальных игр, в действительной социальной реальности мы тоже реально присутствуем и напряжение испытываем настоящее.
С другой стороны, дефолт-система нашего мозга всё-таки уже существенно перестроилась. Теперь это не простой подсчёт поглаживаний и ударов, а сложные интеллектуальные конструкции – образы «других людей» в наших головах и развёрнутые нарративы на все случаи жизни.
Заразительность зевоты
Выдающийся приматолог Франс де Валь и его коллега Мэтью Кэмпбелл провели весьма забавное исследование своих подопечных в Национальном центре исследования приматов Роберта Йеркса Университета Эмори.
Они изучали заразность зевоты. «Заразна», конечно, не только зевота, но и улыбка или, напротив, хмурое выражение лица, но зевота более заметна, поэтому именно её и используют для того, чтобы разобраться в механизмах эмпатии.
Суть эксперимента состояла в следующем: обезьяне показывали несколько десятисекундных роликов с зевающими шимпанзе. Просмотр зевоты действительно приводил к заражению, но интересно другое: шимпанзе-телезрительницы зевали в два раза чаще, если в ролике зевала обезьяна из их группы, нежели чужак.
То есть зевота не только передаётся от одного животного другому, она передаётся в два раза лучше, если рядом зевает знакомое животное.
И какой же вывод тут напрашивается?
Во-первых, надо учесть, что за зевоту (это мы знаем благодаря исследованиям нейрофизиологов) отвечают зеркальные нейроны. Получается, что они обладают некой избирательностью – на поведение знакомых людей наши зеркальные нейроны реагируют интенсивнее, чем на поведение тех, кого мы едва знаем.
Во-вторых, мы знаем, что функционирование зеркальных нейронов взаимосвязано с работой дефолт-системы мозга (за это нужно поблагодарить исследователей аутизма), а сама дефолт-система отвечает за построение образов тех самых знакомых нам людей.
Из этого можно понять, что такое наши отношения с другими людьми.
Обычно мы воспринимаем эти отношения как некие ролевые взаимодействия – мол, вы мой начальник, а я ваш подчинённый, или я твоя половина, а ты – моя. То есть мы оцениваем их как бы формально-логически, чрез-сознательно. Но на самом деле это нечто глубоко физиологическое – эти отношения с другими людьми происходят в нашем мозгу помимо нашей воли и желания, буквально сами по себе.
Нам кажется, что мы крутим образы других людей в своей голове – что-то думаем о них, как-то к ним относимся, о чём-то с ними разговариваем. Но фактически они живут там, сами по себе – поселяются без спросу, как цыганский табор, и куролесят.
Мы слишком переоцениваем роль своего сознания, возможность контролировать свои внутренние психические процессы (об этом я подробно рассказывал в книге «Красная таблетка»).
Мы думаем, что мы взаимодействуем с другими людьми, строим с ними отношения, а потом ещё и «выясняем» их. В действительности же мы лишь наблюдаем за тем, как это делает наш мозг.
Это он – наш мозг – играет в социальные игры. Он, а не мы, выстраивает эти системы отношений. Нам кажется, что это наша игра. А на самом деле это игра с нами, и мы сами – плод этой игры.
Программирование мозга
Чтобы двигать познание вперёд, теория должна поначалу быть контринтуитивной.
Дэниел Деннет
Антропологи уверены, что численность стабильных сообществ наших предков во всех уголках планеты колебалась в районе 80–100 особей (критическое количество – двести, дальше племя уже распадалось).
Это почти универсальное число – хоть для небольшой деревни в Южной Америке, хоть для кочевого племени в Азии или Африке.
Все члены этой группы, даже если они не были близкими родственниками, знали друг друга. Они понимали, кто и какое место занимает в общей иерархии племени, кто кому кем приходится и т. д.
И конечно, им совместными усилиями приходилось решать множество проблем выживания, которые нам даже сложно сейчас представить. Да и управление группой требовало коалиций между сильными игроками.
Однако же, если численность группы по тем или иным причинам увеличивалась, это почти всегда приводило к напряжённому внутреннему противостоянию внутри племени.
Дальше следовали раскол и активная вражда новообразованных групп друг с другом. Последняя часто сопровождалась кровавой резнёй, большими человеческими жертвами, воровством ценностей и женщин.
Отсутствие законов и сколь-либо явных экономических порядков, кроме бессмысленных в своём большинстве предрассудков и ритуалов, приводило к тому, что лидер племени являлся скорее декоративной фигурой.
И это понятно: если действует право сильного, то никакая символическая власть не может быть реальной. Так что всё держалось просто на нашей физиологии, точнее – на физиологии нашего мозга.
Всё это в очередной раз доказывает, что наш мозг естественным образом ограничен по количеству «людей», живущих в нашей голове. То есть племена удерживаются не властью вожака, а ограничениями, свойственными нашему мозгу.
До двухсот штук: таково предельное количество сложных интеллектуальных конструкций – «образов других людей» в нашей голове. И даже если мы создаём их с помощью языка и нарративов, физиологическую вместимость нашей дефолт-системы мозга это изменить не может.
Когда других людей в нашей стае (группе, племени) определённое количество – условно говоря, до двухсот штук (а лучше – сто), мы всю эту конструкцию взаимоотношений ещё как-то держим в голове. Больше – нет, не можем. Приходится разъезжаться по разным квартирам, а дальше и вовсе война между этими квартирами начинается.
Вроде бы механика понятна – мозг может держать столько сложных интеллектуальных объектов, сколько может. Если их больше – он в панике, и начинается потасовка. Но что если взглянуть на это дело не с нейрофизиологической, а с эволюционной точки зрения?
Известно, что в нас сидит «инстинкт внутривидовой агрессии». Это вроде бы многое объясняет. Но ведь нам представителями своего вида необходимо ещё и соседствовать – вместе добывать пищу, защищаться, вступать в сексуальные связи, воспитывать детей. Как это возможно, если мы при виде соплеменника начинаем напрягаться и «плохое думать»?
Ответ на этот вопрос находим у того же Конрада Лоренца: это возможно благодаря механизму «переориентации внутривидовой агрессии». В частности, Лоренц описывает его на примере «танца журавлей».
Действо это, конечно, красивое, но есть в нём некоторая странность…
Частенько журавли вытворяют нечто подобное: две птицы сходятся, высоко и угрожающе вытягивают голову, смотрят друг другу глаза в глаза, топорщат клювы, разворачивают мощные крылья. В общем, всё серьёзно, и трудно отделаться от ощущения – «сейчас подерутся!»
