Несколько дней назад я встретился с Сашей Мальковым, товарищем из медицинского батальона, с которым мы были в хороших дружеских отношениях. Проверяя службу по охране литерной стоянки самолетов, я столкнулся с ним при загрузке в его санитарную машину эвакуированных вертолетами из района боевых действий тел погибших солдат и офицеров. Тела перегружали из приземлившихся рядом «вертушек» в «таблетку», на которой Мальков увозил их в медицинский батальон для подготовки к отправке в последний путь на Родину.
— Саш, привет, тысячу лет не виделись, — обнялись мы с Мальковым, — или забыл, где находится разведка дивизии?
— Закрутился, Валер, все некогда! Видишь!
Он показал на открытую дверь «санитарки», где лежали в завернутых и набухших от крови плащ-палатках погибшие в бою десантники.
— Угу, дела…
— И вот так — каждый день… Но обещаю — буду!
— Предупреди заранее, Сань, попаримся, посидим.
— Без вопросов, Валер.
Александр торопился в машину, и мы уже стали было прощаться, но тут я спохватился.
— Слушай, ты в медсанбат?
— Ну да!
— Подбрось до штаба дивизии.
— Ради бога, садись. Там, кстати, в ящике тело офицера…
— Я с боку приткнусь, езды-то пять минут.
— Садись-садись, Валер.
Открыв дверь с задней стороны машины, я запрыгнул к лежавшему в проходе ящику, в котором, как сказал мне Александр, находилось тело офицера. Держась за прикрепленные сбоку носилки, я осмотрел ящик, с которого при езде по колдобинам съехала крышка, и в образовавшейся щели угадывалось покрытое грязью серое тело, сбоку — удостоверение личности офицера. Не удержавшись от любопытства, я двумя пальцами вытянул документ и открыл его на странице с фотографией. В ту же секунду был поражен: с фотографии на меня смотрел Игорь Турченков, однокашник по десантному училищу со второго курсантского взвода. Не веря глазам, прочитал: Турченков Игорь Алексеевич — никаких сомнений. Приподняв крышку ящика, обомлел: лицо моего однокашника было изуродовано до неузнаваемости. Не было больше круглолицего, всегда румяного Игоря с добродушной улыбкой на лице. Тело было располосовано по всей его длине, без внутренностей. Такого лучше б не видеть…
— Слышишь, Сань?
— Да.
— Мы вместе учились. Откуда его привезли?
— По-моему, из Джелалабада.
— Ты что-нибудь знаешь о нем? Что? Как?
— Вертолетчики рассказывали, что он с взводом зажал в ущелье горстку «духов», один из которых был европейцем. Ты же знаешь установку: «бледнолицых» не уничтожать, брать живьем, американские советники. Несколько «духов», как они рассказали, стояли, прижавшись к скале. «Бледнолицый» также стоял с остальными с поднятыми вверх руками, но короткого «Узи» на предплечьях его рук никто не заметил. Твой однокашник с тремя бойцами вылез из БМД, чтобы их разоружить, а европеец из «Узи» положил всех очередью. Двое «духов» схватили за руки тело лейтенанта и потащили вниз, в ущелье. «Бледнолицый» прикрывал отход. Через пару часов подошло подкрепление и к вечеру ушедших «духов» уничтожили. Рядом с ними лежало обезображенное тело твоего сокурсника. Ему раздолбили камнями голову, вскрыли живот и набили его камнями… Все, что можно, отрезали. Вот такая история.
Пораженный увиденной картиной и рассказом товарища, я с комком в горле вышел у тропинки, ведущей к штабу дивизии, и долго еще стоял, переживая стресс. Полный ненависти к животным в человечьем обличье, я чувствовал, как в душе собиралась жажда мести к дикарям средневековья, не имеющим ничего святого в их единении души и материи — даже к мертвым. Ненависть с кровью растекалась по телу, в висках стучало: пощады не будет зверью, оно не имеет право на жизнь. И сейчас, много лет спустя после афганских событий, мне не стыдно признаться ни себе, ни общественности на частых встречах, что этой установке я следовал до последнего дня афганской войны. Ни в первый период пребывания в Афганистане, ни во второй у меня не было пощады к уродам добропорядочной и самой мирной религии на земле…
Бои шли повсеместно: восточные провинции Афганистана полыхали в огне, горел Кандагар, Гильменд, душманы бились за расширение влияния в провинциальных центрах. Исламские комитеты, возглавляемые зачастую духовными лидерами, брали власть на местах и вели за собой население, их влияние на массы было безграничным: слово муллы — закон для мусульман. В кишлачных массивах формировались душманские образования, в горах оборудовались базы, с которых совершались нападения на советские войска. Но боевые операции, проведенные в ряде провинций весной 1980 года, имели временный военный успех, местные органы власти не могли закрепиться в уездах и кишлаках, что возвращало ситуацию в исходное положение. Напрасные потери в живой силе, технике, недостигнутые цели раздражали командование армии, советнический аппарат. Решение афганского вопроса выходило из-под контроля лиц, отвечавших за него; более того, Афганистан, взорвавшись войной, расшатывал устои в примыкавших к нему среднеазиатских республиках СССР.
Огромная луна с сумасшедше-сказочным отливом синего цвета свидетельствовала о наступлении темного времени суток — холодало. Неуютно было парням, ушедшим на задание в районы раскинувшихся по долинам кишлаков. Понятны были проблемы, связанные у разведчиков со светлыми ночами, когда находишься где-нибудь у «духовского» кишлачка, словно голый на площади, и становишься беззащитным перед опасностью. Разведчики действовали круглые сутки: ночь — время решения специальных задач.
Спустя много лет появилась возможность поведать о внутреннем психологическом состоянии каждого из нас, разведчиков, при выполнении боевых задач в тылу жестокого и коварного противника. Отчасти эта тема освещалась мной выше, но я коснусь ее вновь, потому что в Афганистане мы подвергались опасности не только на боевых заданиях, а всегда. Опасность для жизни как внешний фактор воздействия на человека имела место повсюду, но сейчас мы поговорим об опасности особого рода — смертельной, крайней степени риска, когда в боевой задаче солдат, офицер объективно рискуют погибнуть. Насколько получится мне заглянуть в душу к самому себе, чтобы приоткрыть ее сокровенные уголочки, выразить сложность противоречивого состояния в минуты опасности, судить читателю, но определенно одно — очень непросто находиться в зоне смерти и при этом выдержанно и уравновешенно выполнять поставленные задачи и… остаться в живых. Многих людей, не испытавших состояние смертельной опасности, интересует вопрос: страшно ли было в бою, на заданиях в тылу у «духов»? Вопрос, задаваемый мне бесконечное количество раз в беседах с молодежью, в воинских коллективах, учреждениях образования, всегда заставлял меня отвечать на него жестко, конкретно и по делу. Теперь же я позволю себе немного пофилософствовать на эту тему в гуманитарном, духовном аспекте проблемы.
Понимание смертельной опасности, ее ощущение каждой клеточкой тела происходит всегда, когда высшая нервная система сигнализирует: «Опасность». С этого момента организм живет и работает в условиях действия этой команды. Он по-разному реагирует на опасность, у каждого это состояние выражается неодинаковыми физиологическими признаками, в том числе внешними. Мы все индивидуальны, имеем свою и только свою комбинацию генного кода и по-своему воспринимаем чувство опасности как фактор воздействия на психологический механизм человека. Организм оценивает ее самостоятельно на основе восприятия, анализа и выводов, формируя собственную защиту относительно степени риска в условиях действий. Условно я бы опасность разделил на следующие степени риска: минимальная, относительная, смертельная. Уточняю сразу: они все допускают смертельный исход, но в каждом отдельном случае шансов остаться в живых где-то больше, где-то меньше, однако просчитать в бою, на задании возможные риски и степень опасности не всегда удается. Конечно, мне как командиру положено оценивать ее в условиях боевых действий, но бой, разведывательные действия в тылу противника имеют высшую категорию опасности, в которой рассчитать возможные варианты развития событий не представляется возможным.
