Ребята, конечно, пришли не пустые: с учетом первого посещения они принесли столько всякой всячины, словно рассчитывали на целую палатку раненых. Выбрав момент, когда медбратья ушли на ужин, они ввалились компанией. Ходячие парни, сдвинув кровати, расположили на них принесенные экипажем яства, и мы устроили пир. Трудно было найти слова, чтобы выразить ощущение замечательного вечера, который получился в медсанбате для раненых бойцов-интернационалистов. Отменная пища, килограмма три спирта, девчонки. Не сомневаюсь в том, что это дало нам дополнительные силы для быстрой поправки и возвращения в строй. Мы поверили в себя, в возможность выздоровления, в жизнь, которая ждала впереди.
На кровати напротив стонал офицер, лейтенант-десантник. Его только что привезли из операционной, извлекли пулю из ноги. Дивизия проводила очередную боевую операцию. Болевые ощущения беспокоили офицера: стон вырывался из его широкой груди. Высокий, красивый блондин корчился на кровати, стиснув зубы от боли. Прозвучала команда:
— Налить!
Плеснув в кружку спирта, поднесли ее раненому лейтенанту. Десантник, приподнявшись, нашел в себе силы опрокинуть спирт и представиться:
— Владимир.
Назвав свои имена, дали ему закусить. Спирт сыграл свою роль, Володя забылся, уснул. Проснулся, когда ребята с девчатами уже ушли. Поскольку наши кровати стояли ногами друг к другу, мы общались с ним, видя друг друга. Из разговора я узнал, что фамилия его Дервенков, окончил в 1979 году РКПУ. Во вчерашнем бою получил пулевое ранение в ногу. Ему сделали операцию, обнадежив, что кость не задета, пулей были пробиты мягкие ткани — заживет, будет бегать.
Дивизия вела затяжные боевые действия, в медицинский батальон по нескольку раз в день поступали убитые, раненые. Лежать на кровати не было сил: я чувствовал себя лучше, уверенней, хотелось быстрее вернуться в строй, к ребятам, дни и ночи проводившим в горах. Через врача я то и дело зондировал обстановку о выписке. Однажды, взвесившись на весах, я не поверил, что похудел на двенадцать килограмм. Получалось, что при моем среднем весе в семьдесят или чуточку больше я сдал основательно. Но аппетит постепенно восстанавливался, впервые за несколько недель появилось желание кушать. Тем не менее я понимал — какой из меня вояка в таком состоянии? Генерал Вербицкий в одной из последних бесед обмолвился:
— Ты парень сильный, основное выдержал.
Я с удивлением смотрел на главного терапевта Вооруженных Сил страны.
— Что вы имеете в виду, товарищ генерал?
— То и имею в виду, что выжил и идешь на поправку. Этого мало?
— ?
— Тебе, сынок, помогло то, что ты не курил и организм задействовал внутренний резерв. Вот и вытянул…
— Что? Опасно было?
Человек, спасший мне жизнь, улыбнулся.
— Теперь уже нет. Помогли лекарства от лихорадки, которые я прихватил из Москвы. Они сыграли важную роль в твоем лечении.
— Спасибо, товарищ, генерал.
— Ладно, поправляйся, лейтенант, но помни: язвы на легком будут рассасываться долго, каждый месяц делаешь контрольный снимок в медсанбате. После выписки полгода не делать нагрузку на легкие. Понятно?
— Так точно, товарищ генерал, еще раз спасибо.
Генерал, пожав мне руку, попрощался с ранеными и вышел из палатки. Больные, как мы официально назывались, периодически менялись: одни поступали, других отправляли в Союз. Постоянными в раскаленной от солнца палатке оставались только крики, стоны и боль метавшихся на кроватях хирургических больных.
Однажды около полудня к соседней палатке с аэродрома подъехало несколько машин. Началась очередная разгрузка погибших, которых эвакуировали из районов боевых действий на вертолетах. Перегрузив тела убитых в машины, их доставляли в медсанбат для подготовки к отправке в Союз. В этот раз перед палатками в один ряд выложили восемнадцать тел погибших парней. В основном это были десантники в комбинезонах. Особенность покроя наших десантных комбинезонов затрудняла высвобождение тел погибших. Кто-то из медсанбатовских офицеров попросил:
— Ребята, может быть, кто поможет снять комбинезоны с убитых.
Ближе ко мне лежало тело солдата лет девятнадцати, покрытое грязью и пылью, на груди растеклось бурое пятно засохшей крови. Выдернув из ножен штык-нож у стоявшего рядом бойца, я распорол комбинезон погибшего по окружности пояса. Стянув с него нижнюю часть комбеза, как снимают штаны с беспомощного человека, я распорол рукава и освободил его руку. Перевернув тело на бок, освободил другую. Стянул тельняшку, пропитанную кровью, трусы. В средине худенькой груди хорошо было видно входное отверстие пули — небольшое с запекшейся кровью. Выходного отверстия не было — слепое пулевое ранение, несовместимое с жизнью. Тело положили на носилки и унесли в палатку для вскрытия.
Я приступил к следующему погибшему… Рядом тем же делом в рабочем, обыденном порядке занимались несколько офицеров. Шла война. В медсанбат поступали не только больные и раненые, но и погибшие в боях интернационалисты, которых в установленном порядке отправляли в Союз.
После обеда я сидел в тени палатки и ждал доктора, который должен был обследовать меня и сделать заключение о моей дальнейшей судьбе. Слабость, конечно, ощущалась, иногда пошатывало — это было очевидно. И хотя ничего не болело, температура в порядке, но прогулка в пятьдесят-сто метров по территории медсанбата вызывала отдышку, жжение в легких. Пока бойцом я был неважным, если не сказать — никаким, требовалось время для восстановления организма.
— Ну, что, разведчик, пойдем, поработаем с тобой.
— Пойдемте, доктор.
— Как чувствуешь себя? Только не ерепенься — все вижу и знаю.
— Нормально. Слабость, конечно, есть, а так ничего: аппетит, крепкий сон, гуляю — через недельку встану на ноги.
— Нет, дорогой мой, здесь ты не встанешь на ноги. Генерал сказал мне так: за лейтенанта отвечаешь головой. Стало быть, отправляю тебя в Союз по полной программе: лечение, восстановление, отпуск. Иначе, дружище, удачи тебе не видать.
— Выпиши меня, доктор, а там я разберусь.
— Хм, выпиши его. Выписать-то недолго, что дальше? Тебе сейчас нужен длительный период реабилитации, восстановления организма. Много еще что нужно. Понял? Значит так, в принципе, готовься к выписке, к завтрашнему дню я документы оформлю, но лечение продолжишь в других условиях. Поверь, это тебе очень надо.
— Спасибо, доктор, понимаю, но больше здесь находиться не могу.
— Порядок, дорогой мой, есть порядок.
Лечащий врач ушел, а я, вздохнув, крепко уснул.
Пришел в себя я от громкого стона раненого капитана, лежавшего через кровать. Его привезли вчера, заштопали, ждет отправку в Союз. Он испытывал постоянные сильные боли. Мне было жаль смотреть на заросшего, со впалыми щеками и ввалившимися глазами офицера. Как мог, он крепился, но боль была сильнее. Сколько еще молодых офицеров пройдут через палатку хирургических больных? Сколько стона и крови останется здесь на афганской земле? Никто этого не знал. Только для меня была хорошая новость: выписывают. Собирая нехитрые вещи, я думал, быстрей бы в роту, к друзьям, только бы не видеть мучений раненых в раскаленной и пыльной палатке.
