У нас не было времени на детальный опрос местного жителя, который бы пролил свет на происходившие в кишлаке события, чтобы мы могли каким-то образом на них реагировать и поучаствовать в укреплении народной власти. Пока я нашего участия в делах горевшего кишлака не видел, как не видел и душманов, которых необходимо было призвать к ответу. По поставленной мне задаче выходило, что здесь, в кишлаке, произошли непонятные для командования события, в которых мне предстояло разобраться и принять соответствующие меры.
— Нищенко, обрати внимание на кладбище при входе в ущелье! Там ничего не наблюдаешь?
— Нет, товарищ лейтенант, — в порядке.
— Хорошо! Держи на контроле!
— Есть.
Было неясно все, что происходило в населенном пункте и послужило поводом для атаки одних «духов» — других… получается, тоже «духов». В данном случае я был просто статистом, фиксируя виденные мною в реальном времени факты, которые пока не подлежали системному или сравнительному анализу. «Ну, дела, твою мать!» — бурчал я себе под нос, пытаясь понять, в каком направлении мне двигаться дальше, чтобы выполнить задание и не оказаться подвергнутым «духовской» атаке. Ситуация мне все больше и больше не нравилась.
— Товарищ лейтенант, — пришел в себя Баравков, — у них такие дела… Человек пятнадцать вооруженных мужчин охраняли кишлак от посторонних, никому не мешали, работали…
— А кто они? За кого?
Баравков спросил дехканина, тот в недоумении ответил.
— Да, ни за кого они, товарищ лейтенант…
— То есть как это ни за кого? Ты у него спросил про власть?
— Спросил!
— Ну, и?..
— Они, как я понял его, сами за себя.
Я уставился на Баравкова, пучившего в растерянности глаза.
— Это что получается? Они сами — «духи»? Ты меня, Гена, до истерики доведешь!
— Никак нет, товарищ лейтенант! У них такая «петрушка» получается: несколько часов назад на них напали люди из другого кишлака, который находится дальше — в ущелье. Вон видите?
— За развалинами, что ли?
— Так точно!
— Ну!
— Они убили детей, жителей и вернулись к себе.
— Зачем убили, Гена? Спроси, в чем здесь причина? — оживился я, понимая, что в этом уже что-то есть, чтобы понять суть событий, происшедших в кишлаке.
Разговор для выяснения обстоятельств нападения жителей соседнего кишлака занял не более минуты.
— Ну, Гена! — Торопил я заместителя.
— Значит, так, т-т-товарищ лейтенант, — заикаясь, объяснил Баравков, — у них здесь школа, в которой учились дети, учительница… Он хочет нам показать.
— Потом, скажи ему, Гена, потом! Дальше-то что?
— Он настаивает, товарищ лейтенант!
— На чем?
— Говорит, что надо показать.
— Ну, это «ваще» ни в какие рамки не лезет! Нам что здесь, идти на экскурсию?
— Нет! Я, кажется, понимаю, в чем дело! Надо идти!
Втянуться в кишлак подальше, в принципе, было можно. Посмотреть, разобраться. «Горбатые» ходили над головами и об опасности не сигналили. «Пожалуй, рискну, но подстрахуюсь», — решил я и подозвал к себе Есаулкова.
— Николай, связь с «горбатыми»!
— Гарнитуру, товарищ лейтенант! — подал он мне наушники с тангентой «809» станции.
— «Воздух», я — «земля», прием!
— На приеме!
— Меня наблюдаешь?
— Отлично вижу!
— Хорошо! Я сейчас подтянусь к центру кишлака, посмотрю, что там творится. Присмотри за «бородатыми». Что-то не все мне здесь нравится.
— Я понял, если что — подстрахую! Сейчас «пройдусь» по крышам, посмотрю внимательней.
— Добро, работай, я пошел!
— Удачи, десантура!
— Спасибо, не плошай!
Взаимодействие с авиацией организовано, теперь бы не нарваться на «духов», которым, собственно, все равно кого «шинковать»: «шурави» ли, своих сорбозов…
— Гена, спроси старика: сколько было напавших на кишлак?
Гена задал вопрос, выслушав ответ, перевел:
— Около тридцати.
— Ну, что ж, вперед! Пусть ведет к школе.
— К школе надо, товарищ лейтенант, к школе! Мне, кажется, все дело в ней…
— Озадачил ты меня, Баравков! Ну, пошли!
Внешне аксакал не был похож на Сусанина: ранен, слабоват, но кто его знает? Война научила быть внимательным и осторожным в отношениях с местным населением, от которого можно было ожидать всего: от поддержки, улыбки — до удара ножом из-за угла. Но это был спонтанный случай, который управлялся мной в поставленной мне задаче.
Выдвигаясь за стариком, вышли на «пятачок», площадку, на которой, вероятно, по тем или иным причинам собирался народ. Судя по ее утоптанной поверхности, она служила для проведения массовых сборищ, впрочем, это были только мои предположения. Если оценить населенный пункт по карте, можно было сказать, что мы вышли к его центральной части, где находились значимые в жизни кишлака сооружения. Трудно определить, какие, но они выделялись более фундаментальной формой и размерами по сравнению со строениями, которые находились на его окраине. Назвать их административными не поворачивался язык, хотя в этом, наверное, что-то было… Они пылали огнем, издавая смрадный запах, который мы ощутили после десантирования с вертолетов.
Левее горевших строений находилось глиняное сооружение с входом с улицы, справа — дувал, за которым виднелся абрикосовый сад. Афганец жестом показал, что надо зайти внутрь помещения. Переглянувшись с Баравковым, мы достали гранаты. Старик отчаянно замахал руками. Ладно.
— Гена, Сокуров — за аксакалом, я прикрою. Вперед него не лезьте. Остальным — к бою и отслеживать обстановку. Нищенко!
— Я, товарищ лейтенант!
— Ущелье под контроль! И речонку — тоже!
— Понял!
Переступив порог, окунулись в прохладный сумрак помещения, имевшего специфический запах… После яркого света ослепли.
— Присесть! Наблюдаем!
— Дрищ, спинжирай! Дрищ! — Остановил старика Баравков.
— Осмотреться и привыкнуть к темноте.
Приглядевшись и немного освоившись, двинулись дальше. Старик был впереди, но ровно настолько, чтобы не терялся из вида. Подошли к внутренней двери следующего помещения.
— Стоп, Гена! Теперь за мной. Прикрой меня.
Чтобы не видел афганец, я ввернул в гранату запал и разогнул усики чеки. Парни двигались за мной в готовности полоснуть из автоматов, если бы в этом вдруг появилась необходимость.
Мы вошли в открытую аксакалом дверь и оказались в светлом просторном помещении, поэтому остолбенение наступило мгновенно. Я стоял, пытаясь осмыслить увиденное, в глазах потемнело от страшной догадки. Впрочем, какой догадки? Яви! Около пятнадцати девочек 11–13 лет лежали в ряд на залитом кровью глиняном полу. В лужах свернувшейся крови, образовавших студенистую массу, лежали отрубленные детские ручонки. Над тельцами худеньких афганских девочек вились тысячи мух, они ползали по их лицам, посиневшим губам, танцуя танец смерти казненным зверским способом детям.
