— Что ж, меня они не утешают, Джози. Во всяком случае, молитвы Пресвятой Богоматери.
Джози взяла фотографии и начала их просматривать.
— Ты всегда была папиной любимицей, даже после рождения остальных.
Она протянула Норе фото, где та сидела у матери на колене. Нора отметила, что мать позирует перед камерой в напряженной позе, а ребенок вроде и не совсем ее.
— По-моему, она не понимала, как с тобой обращаться, — сказала Джози. — А ты с пеленок знала, чего хочешь.
— Двоим другим было проще, — заметила Нора.
Джози разобрал смех.
— Помнишь, что она про тебя сказала? Я сама виновата: спросила, кого из двоих зятьев она любит больше, а она ответила, что чем больше думает, тем сильнее убеждается, что оба зятя и обе младшие дочери ей нравятся больше, чем Нора. Я даже не спросила почему. Не знаю, чем ты тогда провинилась.
— Я тоже. Но что-нибудь наверняка натворила. А может, и нет. Может, ничего и не сделала.
Джози опять рассмеялась.
— Ты мне чуть голову не оторвала, когда я тебе тогда рассказала.
— А по-моему, мне это показалось смешным. Но, может, это я позже так решила.
— Короче, я нашла эти снимки и уверена, что Пэт Крейн может напечатать с негативов еще, если кому-то захочется.
— Они огорчатся, что их нет на фото.
— А мне кажется, напротив, обрадуются неизвестным карточкам с вашей мамой в молодости. Она тогда вряд ли много снималась. Они с удовольствием посмотрят, какой она была.
Нора уловила подтекст, предполагавший, что она-то явно удовольствия не испытывает. Она посмотрела на Джози и улыбнулась:
— Да, в самом деле.
* * *
Перед уходом Джози мальчики спустились пожелать спокойной ночи. Позднее Нора поднялась взглянуть на них, они спали. Заперев двери и погасив внизу свет, она прошла в спальню и приготовилась ко сну. В постели она почитала предисловие к книге Томаса Мертона, которую принесла тетушка. Обнаружив, что не может сосредоточиться, Нора выключила свет и какое-то время лежала в темноте, медленно погружаясь в сон.
Проснувшись, она не поняла, сколько времени, но решила, что глубокая ночь. Кто-то из мальчиков закричал. Так громко и пронзительно, что Нора подумала: не иначе, кто-то вломился в дом. Она прикинула, не открыть ли окно, чтобы кликнуть соседей — может, кто-то проснется и вызовет полицию.
Новый вскрик, и она поняла, что это Донал. Но еще больше ее напугало молчание Конора, и она снова подумала, что лучше, наверно, выбежать и позвать на помощь, а не мчаться к мальчикам. Открыв дверь своей спальни, она вышла на площадку и услышала голос Донала — он что-то бормотал, затем снова раздался крик. Всего лишь кошмар. Она вошла к мальчикам и зажгла свет. Донал открыл глаза, увидел ее и закричал еще пронзительней, будто именно матери и боялся. Она шагнула к нему, и он съежился, выставил руки, словно защищаясь.
— Донал, это сон, просто сон, — сказала она.
Он уже не кричал, а плакал, раздирая ногтями плечи.
— Милый, это всего-навсего сон. Всем иногда снятся страшные сны.
Она повернулась к Конору. Тот невозмутимо смотрел на нее.
— Все хорошо? — спросила она.
Он кивнул.
— Надо дать ему молока. Хочешь молока, Донал?
Тот раскачивался взад и вперед, не отвечая, всхлипывая.
— Ничего не случилось, — ласково сказала Нора. — Честное слово, ничего.
— Случилось, — тихо возразил Конор.
— Что? — спросила Нора.
Конор не ответил.
— Конор, ты знаешь, что с ним стряслось?
— Он каждую ночь во сне стонет.
— Но не как сегодня.
Конор пожал плечами.
— Донал, что тебе приснилось?
Донал продолжал раскачиваться, но уже притих.
— Давай я тебе налью молока, а ты расскажешь. Хочешь печенье?
Он помотал головой.
Она спустилась и налила два стакана молока. Взглянула на кухонные на часы: без четверти четыре. За окном стояла кромешная тьма. Когда она вернулась в спальню сыновей, мальчики смотрели друг на друга, но при ее появлении отвернулись.
— В чем дело? — спросила она. — Страшный сон, и все?
Донал кивнул.
— Ты помнишь, что тебе приснилось?
Он снова заплакал.
— Хочешь, я оставлю включенным свет? И дверь открытой. Так ведь лучше?
Он кивнул.
— Что он говорил во сне? — спросила Нора у Конора.
Она заметила, что Конор мнется.
— Не знаю, — проговорил он наконец.
— Это из-за Джози? — Нора снова посмотрела на Донала. — Ты из-за тетушки Джози расстроился? Не особо ее любишь?
Нора переводила взгляд с одного на другого.
— Вы оба не любите, да?
Мальчики не ответили. Конор уже собирался свернуться под одеялом. К молоку он не притронулся. Донал пил медленно, стараясь на нее не смотреть.
— Тогда поговорим утром?
Донал кивнул.
— Как следует выспимся и пойдем на одиннадцатичасовую мессу, — сказала она.
Мальчики снова переглянулись.
— Что-то не так?
Донал смотрел ей через плечо, будто увидел что-то в коридоре. Она оглянулась, но ничего примечательного не обнаружила.
— Свою дверь я тоже оставлю открытой. Годится?
Донал еще раз кивнул.
— Заснуть сумеешь? — спросила Нора.
Донал допил молоко и поставил стакан на пол.
— И зови меня, если снова приснится страшное.
Он выдавил улыбку.
— Может, оставить свет и в комнате, и в коридоре?
— Хорошо, — прошептал он.
— Если уж ты проснулся, то кошмар больше не вернется, — сказала Нора уже в дверях. — Думаю, что теперь все будет в порядке.
* * *
Утром, когда она подала завтрак, стало ясно, что Донал не расскажет сон, даже если вспомнил, и Нора решила не заговаривать о нем, пока он или Конор сами не заведут речь: если зацикливаться на ночном происшествии, то страхи Донала только усилятся. Она сходит к доктору Кадигену и спросит, как быть с заиканием, но Донала с собой не возьмет. Нора считала, что если заострять на этом внимание, то станет лишь хуже. Может быть, пройдет само собой. Из школы на сей счет ничего слышно не было, и она задалась вопросом, не заикается ли Донал исключительно дома. Мысль о том, что мальчик останется заикой на всю жизнь, да хотя бы до юности, так ее напугала, что она постаралась больше об этом не думать.
