— Давно? — спросила она.
— Познакомились, когда он как-то приехал сюда с братом, с ними было еще несколько человек. Мы рыбачили вместе. Его брат еще жив?
— Да, — ответила Нора.
— И был еще один, хворый, который умер?
— Верно.
— А Маргарет, сестра, замуж вышла?
— Нет, так и не вышла.
— Хорошая женщина, ее все любили. — Он отпил из стакана и глянул поверх него на Нору. — Я огорчился, когда услышал про Мориса. Господи, да все мы тут расстроились.
— Спасибо на добром слове.
— Жизнь непредсказуема. Иногда это сплошная бессмыслица.
Они молча постояли у стойки.
— Хотите чего-нибудь получше, чем это? — спросил он наконец.
Нора взглянула на свой “Бабичам” и замялась.
— Я слышал, что это ужасная дрянь, — сказал мужчина. — Вам лучше взять водки со светлым лимонадом. Мои хозяйка с дочкой только ее и пьют, когда выбираются в свет.
Он заказал ей водки со светлым лимонадом и сам налил, когда принесли. Она увидела, что компания мужчин, стоявшая в дверях зала, перебралась сюда и заказывает выпивку; после викторины бар заполнялся, и общее настроение было приподнятым. Необычное событие спасло вечер и дало тему для обсуждения. Оживленная публика больше смахивала на болельщиков, вернувшихся с хёрлинга
[39] или футбола.
Филлис продолжала беседовать с Томом Дарси, щедро пичкая его материалом для пересказа жене. Вскоре к ним присоединились другие мужчины, которые заговорили с Филлис как со старой знакомой. Филлис втянулась в дискуссию, кивала и переводила взгляд с одного на другого. Нора подумала, что муж у нее — ветеринар, а потому она привыкла к обществу фермеров и знает, когда следует оставить командный тон. А может, все дело в бренди.
Никто не позволял Филлис и Норе платить, и всякий раз, когда мужчины оплачивали очередной круг, они брали бренди с содовой для Филлис и водку со светлым лимонадом для Норы.
Вскоре Филлис начала показывать ей на выход, Нора оглянулась на дверь и увидела Тима Хегарти и его жену Филомену. Тим был учителем из школы Мориса. Нора знала, что на выходных они с женой колесят по окрестностям в поисках компании, но понятия не имела, что им понадобилось в Блэкуотере. С ними были двое детей. По выражению лица Филлис было ясно, что она не одобряет подобное.
Тим славился приятной внешностью и звучным голосом. Жена пела с ним, когда была не слишком пьяна, а как-то раз, участвуя в концерте в обители Милосердия, на котором побывала и Нора, все семейство, включавшее родителей и шесть или семь детей, сыграло семью фон Трапп из “Звуков музыки”
[40]. Все тогда сказали, что быть им профессиональными артистами, если Тим и Филомена бросят пить.
У барной стойки призвали к тишине. Тим Хегарти стоял, закрыв глаза. Волосы напомажены, узкий галстук-бабочка и пиджак в красную и белую полоску. Вылитая американская кинозвезда. Не открывая глаз, он запрокинул голову и запел голосом мягким, но звучным: “Мона Лиза, Мона Лиза, так прозвали тебя люди, ты так похожа на даму с загадочной улыбкой…”
[41]
Сначала Норе показалось, что кто-то пел эту песню на ее свадьбе; она попыталась вспомнить, кто бы это мог быть. А потом подумала, что нет, это было позднее и не про нее. Это было после рождения Фионы, а приятно, наверно, сделалось при воспоминании о дочке — какой она была милой, как училась говорить и ходить. Тим перешел ко второму куплету, и Нору поразило, насколько точно она вспомнила, когда это было. Они с Морисом оставили Фиону с матерью Норы — на день, а то и на ночь, чтобы побывать на свадьбе кузена Мориса — у Эйдан и Тилли О’Нейлл. Прием устроили в отеле “Талбот” в Уэксфорде, а шафером был Пирс Брофи, сын Нэнси, который впоследствии уехал в Англию и там прилично поднялся. Пирс тогда встал и спел эту песню, которая, подумала сейчас Нора, была в том году свежим хитом, и все поразились, что он знал слова. Он пел медленно, в точности как сейчас Тим, и хотя песня была не из тех, что нравились Морису, Нора ее любила — за неспешность и печаль и еще за удачные рифмы. А главное, было отрадно, что рядом Морис, — она радовалась, что они вместе, нарядные, и все вокруг знают, что они муж и жена.
Песня кончилась, и посетители бара наградили Тима громовыми аплодисментами. Одна лишь Филлис осталась, мягко говоря, безучастной и, глянув на Нору, закатила глаза. Нора заметила у нее в руке полный стакан бренди с содовой и увидела, что и перед ней самой опять стоит водка и светлый лимонад. С другого конца зала доносилось бренчание: играла на гитаре Филомена Хегарти.
Средь этого шума и гама Норе остро захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Дома она часто страшилась наступления ночи, зато была одна и все находилось под ее контролем. Одиночество и тишина приносили странное облегчение. Нора спросила себя, а может, как раз это облегчение и неподконтрольно ей. Как же давно она не была в такой толпе, с молодости. Когда уходить с вечеринки или на сколько задерживаться, всегда решал Морис, но непременно спрашивал ее. Удивительно, но прежде она никогда об этом не задумывалась. Но ведь на самом деле ее нередко раздражали перепады настроения Мориса: сперва ему не терпелось пойти домой, а через минуту он уже взбудоражен и ввинчивается в компанию, а она терпеливо ждет, когда вечер утихнет.
“Так вот что такое одиночество”, — подумала Нора. Одиночество — это вовсе не испытания, через которые ей пришлось пройти. Она не была одинока, когда смерть Мориса обрушила ее мир, когда она будто попала в аварию, нет, одиночество — это стоять в океане людей, якорь выбран, а вокруг кипит бессмысленная и непонятная жизнь. В баре снова зашикали, донесся перебор струн, и Тим Хегарти запел “Люби меня нежно”. Так меланхолично, с таким томлением, что Норе почудилось, будто он обращается к ней, издевается над нею, смотрит в лицо и смеется, но тут песня взяла свое, и голос, покоряясь мелодии, смягчился и притих, временами умолкал, давая вступить гитаре. Тим закончил петь, и Нора присоединилась к аплодисментам и вместе со всеми удивилась, когда Хегарти, не обращая внимания на овации, перешли к песне, которая была намного бодрее. Тим Хегарти сымитировал американский акцент Элвиса Пресли:
Старый друг
Зашел сегодня,
Потому что он рассказывал каждому в городе
О любви, которую он нашел.
Его последнюю любовь звали Марией
[42].
Филомена била по струнам все сильнее, Тим пел, отовсюду летели одобрительные возгласы и свист. Нора запрокинула голову и закрыла глаза, наслаждаясь буйством мелодии, ее настойчивым звучанием, — и вспомнила лето, когда эту песню исполнили в первый раз, а может, и следующее, когда она достигла Куша. Наступал вечер, и кто-нибудь ставил проигрыватель на стол перед автобусом Триси, превращенным в летний домик, удлинителем подключались к сети в одном из окрестных домов, где было электричество.
