Они благополучно выбрались на узкую дорогу, которая вела через Баллах от Касл-Эллис до Финкоуга, и Нора затянула “Колыбельную” Брамса. Она понизила голос, чтобы Филлис подтягивала в лад, но вела сама. Они исполнили по-английски два куплета.
— У вас без малого контральто, — заметила Филлис.
— Нет, у меня сопрано, — сказала Нора.
— Нет-нет, сейчас меццо, но граничит с контральто. Голос у вас куда ниже, чем у меня.
— Я всегда была сопрано. И мать была сопрано.
— Со временем голос меняется, становится глубже.
— Я не пела уже много лет.
— Вот он и менялся, пока вы молчали, и если немного поупражняться, у вас будет замечательный, очень необычный голос.
— Не знаю.
— В Уэксфорде иногда устраивают прослушивание для набора в хор. Он там чудесный. Обычно мы поем мессу.
— Вряд ли я найду время.
— Короче, я расскажу им о вас, а там посмотрим. А в общество “Граммофон” не хотите? Мы собираемся по четвергам в Мерфи-Флуд. У нас много пластинок.
Нора не стала говорить, что у нее самой никаких пластинок нет, а старым проигрывателем пользуются только дети, слушают одни шлягеры. Филлис снова затянула “Колыбельную”, на сей раз медленнее и давая Норе возможность подстроиться, а последнюю ноту каждой строки держала столько, сколько Нора могла подпевать.
Они пели до самого Эннискорти, и Филлис продолжила мычать, даже когда поехала через город. Каким-то образом пение отрезвило ее, помогло сосредоточиться на дороге, и Филлис, руля по узким улочкам, безукоризненно изображала трезвую женщину, которая подвозит подругу домой. Будучи доставлена к самой двери, Нора вышла из машины, поблагодарила Филлис и сказала, что тоже надеется на скорую встречу.
Глава тринадцатая
В первое утро, встреченное в доме-фургоне, который Нора сняла на две недели в Карракло, ей пришлось разбудить Донала с Конором и сказать, что у них полчаса на подъем — затем она поднимет кровати и установит между сиденьями стол. В другом конце маленького фургона, где спала сама Нора с Фионой и Айной, она разложила все для завтрака и пошла в магазин за хлебом, молоком и утренней газетой. Когда она вернулась, мальчики продолжали спать. Они не желали вставать, что бы Нора ни говорила, и в итоге она пригрозила сорвать с них одеяла и все равно поставить стол, а они пусть лежат. И через несколько минут Конор был уже весел и бодр, но Донал за завтраком не произнес ни слова; он нашел газету и упоенно, не разбирая, что ест, читал о высадке экспедиции на Луну.
Потом он снова улегся на подушки и уставился в потолок. Чуть погодя достал фотоаппарат и принялся наводить на все подряд, тщательно настраивая фокус и щурясь, зачастую выбирая предметы мелкие и ничтожные. Казалось, он размышлял, но Нора подумала, что он в придачу еще и хочет ей досадить.
Она знала, что его волнуют две вещи. Во-первых, уйдут ли они на пляж, чтобы он остался в фургоне один; Донал посматривал, готовятся ли они к пикнику, — если да, то не вернутся до вечера. Когда она предложила ему пойти с ними, он пожал плечами и ответил, что, может, придет позже. Нора знала, что он проведет утро за журналами по фотоделу — ежемесячниками, за которые платила тетя Маргарет, или другими, купленными на карманные деньги; они займут его как минимум на несколько часов, а потом он вернется к большому руководству по фотографированию — подарку Уны.
А во-вторых, Донал следил за часами, так как новости о лунной экспедиции передавались каждый день в разное время. Едва они прибыли, он отправился в телевизионную комнату отеля “Стрэнд”. Там он немедленно сфотографировал собственно экран, воспользовавшись подаренным Норой на Рождество широкоугольным объективом, а потом сделал снимки с длительной выдержкой, в чем Нора плохо разбиралась. Она знала, как глубоко его увлечение и как легко он раздражается, когда его спрашивают, зачем это нужно.
В первый приезд Уны и Шеймаса Нора увидела, с какой горячностью он отвечает на этот вопрос, заикаясь пуще прежнего. И обратила внимание на недоумение слушателей.
Донал изумлялся тому, что большинство людей берет фотоаппарат, лишь чтобы посниматься на пляже. Дома под его кроватью стояла коробка, полная черно-белых фотографий — результат прошлых поездок. Поля за скалами в Куше, берег — все разложено по папкам с негативами в кармашках. Шеймас спросил Донала, почему бы не щелкнуть всю их расслабленную компанию, и Донал чуть не скривился при слове “щелкнуть”. Отчаянно заикаясь, он попытался объяснить, что его интересует только телевизор в отеле — вдруг там покажут космос. А дальше затараторил без сбоев, расписывая, как он настроит камеру под размер экрана с космосом и в лаборатории тети Маргарет придумает особый способ печати.
— Но все равно — не лучше ли снимать людей? — спросил Шеймас.
Донал пожал плечами, демонстрируя скуку и презрение.
— Донал! — сказала Нора.
— Я… — начал он, но заикание не дало ему продолжить.
Все молчали, пока он тужился. Затем Донал вдруг решительно вскинул голову.
— Я больше не снимаю людей, — произнес он спокойно.
* * *
На следующее утро все подернулось дымкой. Они нашли место в дюнах, где можно было расстелить две подстилки и полежать под блеклым солнцем. Нора заставила Донала пойти с ними, чтобы помог нести корзину для пикника и понял, где их искать, если придется.
— Вода чудесная, — заметила она. — Во всяком случае, была вчера.
— Н-ничего не видно, — сказал Донал. — И так в-весь день будет? Я х-хочу это снять.
— Рассеется через пару часов.
Доналд пошел обратно к фургону за камерой. Когда вернулся, над ним принялись подшучивать — Фиона и Айна твердили, что их нельзя фотографировать, пока не пристанет загар. Донал молча направился к морю.
— При таком освещении у него ничего не получится, — сказала Айна. — Ничего же не видно.
— Ему это и нужно, — ответила Фиона. — Разве ты не видела его снимки? Те, что самые большие? На них почти пусто.
— А где они? — спросила Нора.
— Он взял их с собой в какой-то папке.
— Надо же, а мне не показал.
— Он их никому не показывает, — сказала Фиона. — Но как-то раз они рассыпались по полу и я хотела собрать. Он меня чуть не укусил. По-моему, он еще только учится, но сам говорит, будто так и задумано.
Нора смотрела, как Донал приближается к кромке воды. Она улыбнулась про себя, когда он стянул свитер и обвязал его вокруг талии, продолжая держать свою камеру, как великое сокровище. Он двинулся дальше, к воде, и почти растворился в тумане.
Море бурлило, как никогда на ее памяти. Она подумала, что в Куше, наверно, спокойнее и волны накатывают потише. Да и пляж там поуже, а у кромки воды лежат камни. Здесь же одни песчаные дюны и широкая береговая полоса — никаких камней, укрыться негде, не видно ни одной известняковой скалы. Она посмотрела на север, в сторону Китингса, но ничего не различила и порадовалась этому, а еще тому, что Куш отсюда было не разглядеть независимо от видимости. Она подумала, что в такое утро в Куше, пожалуй, вообще никого нет — никто не рискнет сойти со скалы, пока не рассеется туман.
