Нора вежливо кивнула.
— Передача скоро закончится. Мальчики редко смотрят телевизор, но эта программа им нравится.
Донал и Конор не отрывали глаз от экрана.
— О, ну у меня-то они быстро превратятся в завзятых книгочеев, на пару. Телевизор у нас только для новостей. А не ради этих дрянных американских программ. Бог знает, о чем только не балаболят в этих передачах.
Донал обернулся, желая что-то сказать, и Нора поняла, что заикание усилилось, он не смог выговорить даже первое слово. Ни разу прежде она не видела, чтобы он так тужился, чтобы терпел фиаско еще до того, как звуки сорвутся с губ. Младший брат потянулся к нему, словно желая помочь. Она попыталась угадать, что Донал хочет сказать, ощутила желание прервать сдавленное стаккато, которое он издавал, морща от напряжения лоб. Вместо этого она отвернулась, надеясь, что он успокоится и совладает со словами. Но Донал, осознав, что ничего у него не выходит, оставил попытки и, чуть не плача, снова уткнулся в экран.
Нора погадала, а есть ли на свете место, куда они могли бы сбежать; найдется ли городок или район Дублина с похожим домом, скромным одноквартирным домиком у обсаженной деревьями дороги, куда к ним никто не придет и где они будут только втроем, одни. А после поймала себя на следующей мысли: бегство в такое место подразумевает забвение случившегося, означает, что ей удастся сбросить бремя, что прошлое будет принято и переведено в безмятежное настоящее.
— Нора, ты разве со мной не согласна? — вопросила Джози, пристально на нее глядя.
— Господи, Джози, не знаю я, — ответила Нора, вставая и силясь понять, не сменила ли та тему. И сочла за лучшее предложить тетушке чаю с сэндвичем или печеньем.
— Не хлопочи, мне только чашечку, — сказала Джози.
На кухне Нора с облегчением улыбнулась. Она знала, что мальчики не оторвутся от телевизора, пока Джози не потребует этого прямо и категорично, а по тишине в комнате было ясно, что Джози все еще обдумывает, с помощью какого вопроса сумеет завладеть их вниманием. Вскипятив воду и собрав поднос с чашками и блюдцами, Нора прислушалась, но различила лишь приглушенные голоса из телевизора. Пока мальчики побеждали.
Наконец передача закончилась, и сыновья вскочили, готовые удрать. Нора вдруг поняла, что не видела их прежде такими — не просто дичками, но резкими, почти грубыми. Лицо у Донала пылало, он отводил взгляд.
Джози пустилась рассказывать о намеченных огородных трудах, о большой грядке под овощи, которую затеяла разбить за гумном, затем переключилась на соседей. Когда мальчики ушли, а телевизор умолк, Джози заговорила о минувшем Рождестве:
— По мне, так здорово, что Рождество прошло. Весь январь об этом твержу. И дни уж подлиннее стали.
— Мы отпраздновали тихо, — сказала Нора. — И я тоже рада, что все позади.
— Но ведь девочки приезжали — разве не радость?
— Да, это было приятно. Но каждый думал о своем, и временами мы не знали, о чем говорить. Все старались как могли.
Восхитившись вязаной кофтой Норы, Джози принялась рассуждать об одежде и моде, которые, подумала Нора, ее обычно не интересовали.
— В Уэксфорде есть магазин, “Фитцджералд” называется, я углядела его, когда мимо шла, а беда была в том, что мне оказалось нечем занять два часа, пока Джон не покончит с делами. И вот я вхожу, а там очень милая служащая, сама любезность. И я стала мерить костюмы, а потом она принесла все аксессуары. Ты бы видела цены! Представь, она нарядила меня раз десять и пошла смотреть, что найдется еще, получше. А я-то просто убивала время. Заняла себя на добрый час. А она знай свое: и такой цвет, и сякой, и этот оттенок, и такого покроя, и вот вам, пожалуйста, последняя мода, и это вам идет, а это не идет. А когда я оделась в старое и собралась уходить, она разоралась — мол, зря потратила на меня время. И до дверей за мной пошла, и сказала, чтобы ноги моей больше не было в ее магазине.
У Норы чуть не закололо в боку от смеха. Джози осталась серьезной, и только в глазах плясали чертики.
— Так что за весенним гардеробом я в “Фитцджералд” не пойду, — печально произнесла она и покачала головой. — Ну и нахальная баба! Просто отпетая дрянь.
Джози замолчала, порылась в сумочке и вынула большой конверт.
— Вот, Нора, я малость прибирала в старом доме, а это со мной бывает не часто, или я начинаю и потом бросаю, и получается такой разгром, что покойный муженек на том свете, наверно, когда-нибудь разведется со мной из-за свинства. Быть мне разведенной вдовой. Так или иначе, я наткнулась на это. Они, должно быть, так и лежали у меня, и я решила тебе показать.
В конверте была старая, цвета сепии папка с черно-белыми фотографиями в одном отделении и негативами в другом; корешок папки был безнадежно истрепан. Вынув снимки, Нора мгновенно узнала отца и мать, а потом поняла, что ребенок у них на руках — это она сама; на следующей фотографии родители стояли рядом и горделиво позировали — она решила, что им, наверно, еще нет тридцати; оба нарядно одеты. На остальных снимках тоже были они — либо вдвоем, либо порознь, а кое-где встречалась и она, младенец.
— Я и не подозревала об их существовании, — призналась Нора. — Никогда раньше не видела.
— Наверно, снимала я, но не уверена, — сказала Джози. — Я знаю, что камера у меня была, а больше в то время — ни у кого, и я, должно быть, напечатала их и забыла.
— Правда, он был красавец?
— Твой-то отец?
— Да.
— О, еще какой. Мы, помнится, твердили ей, что если за него не выйдет она, то его приберет к рукам другая, и скоро.
— И ты думаешь, что мама с папой тоже ни разу не видели этих снимков?
— Если это не дубликаты, — ответила Джози. — Я просто не знаю. Странно, что не помню. Снимать мог кто-то другой, но в этом случае откуда они у меня.
— Забавно, как мало они тогда знали, — сказала Нора. — Как мало знали мы все. Обо всем. Я была с ним, когда он умер.
— Вы все были с ним.
— Нет, не все, только я. Мне было четырнадцать.
— Твоя мама постоянно говорила, что у его постели находились вы все, когда он умер. Нора, это ее слова.
— Я знаю, но она все выдумала. Это неправда. Она говорила мне это даже в лицо. Но я была с ним одна и выждала минуту или две, а уж потом сбежала по лестнице. Он умер, а я молча сидела рядом. А после, когда сообщила маме, она с криком выскочила на улицу; я так и не поняла зачем, и после этого к нам явился чуть ли не весь город, а тело еще не остыло.
— Наверно, пришли вознести молитву Пресвятой Богоматери.
— А, ну да, Богоматери. Надеюсь, я больше не услышу молитв Богоматери.
— Нора!
— Так и есть. Бог свидетель, это правда. Я тоже могла помолиться с тем же успехом.
— Бывает, что молитвы даруют немалое утешение.
