Агриппина Юрьевна вышла из комнаты, закрыла ее на ключ и положила его в карман домашнего платья. После этого стремительно зашагала к своей комнате, Иона последовал за барыней.
– Веришь ты ей, Иона? – спросила она.
– Отчего ж не поверить? – неуверенно сказал он. – Вона сколь слез пролила. Павел нелюдимый, сторонится тебя, глаза отводит, словно натворил чего. Да и как не поверить, когда все сходится? Твои бумаги, Лиза… Лизавета Петровна Павла знала, наверняка не думала, как он коварен. Он в лесу подошел к ней и подпруги-то… Ох, надо в полицию обратиться.
– С чем? – пыхнула помещица. – Над нами посмеются, и только-то. Поймать бы его за делом гнусным, а? Вот тогда полиции он станет интересен. Так не на греховной же связи его ловить! Впрочем, идем к Павлу и потребуем ответа. Понадобится, так сведем с мерзавкой Ниной, и пусть тогда расскажут, кто да в чем виноват.
Но в комнате Поля не оказалось. Минутой спустя выяснилось, что он еще с утра ушел. Помещица прождала до вечера – Поль не вернулся. Владимир требовал позвать Нину, Агриппина Юрьевна привела изменницу, по дороге наказав, чтобы ни словом не обмолвилась, а к двери мансарды приставила охрану из дворового холопа, наказав никого не выпускать – ни сына, ни Янину, через час она сама придет.
– Ума не приложу – что делать! – жаловалась Ионе. – Мерзавка правду говорила, не сомневаюсь. Да, Павел бумаги подделал, а как уличить его – не знаю. Скандала боюсь, репутация у сына и так плоха… Да и где сейчас Павел?
– Я тотчас поеду к соглядатаям, они разыщут его.
Но планы несколько изменились – из больницы прибежал мальчик и сказал, что доктор срочно требует к себе Агриппину Юрьевну. Та, собрав всю дворню, предупредила:
– Ежели в мое отсутствие Нина незаметно сбежит, всех накажу безжалостно. И после сошлю на тяжелые работы. В поле. А там – не в барском доме щи хлебать.
Вот теперь она со спокойной душой поехала в больницу, моля бога, чтобы Тришка не помер. Отнюдь, конюх Трифон пришел в себя, но по причине сильной слабости не говорил. Взгляд его был осмысленный, не как в прошлый раз, он явно узнал барыню, мышцы его лица судорожно задергались.
– Молчи, голубчик, молчи, – погладила его по груди Агриппина Юрьевна. – Поправляйся. Коль пожелаешь чего, так намекни, тебе тотчас доставят.
Закончился февраль, потом март, а Павла-Поля соглядатаи не обнаружили, он как в воду канул. Ко всем несчастьям, Поль не был крепостным, так что обратиться за помощью в полицию, мол, отыщите беглого холопа, Агриппина Юрьевна не могла. Янину держали взаперти, разрешая посещать Владимира, который, как это ни странно, на поправку не шел. Случались с ним странные приступы, когда он веселился без меры и без причин, а то впадал в некий транс, не замечая вокруг ничего, или злился. После приступа приходил в себя, однако вскоре начинались другие приступы – он стонал, говорил, что боль выкручивает кости, и видно было – не врет. Доктор пускал ему кровь, выпячивал губу, считая пульс, получал вознаграждение и только-то. А Владимира будто изнутри точило нечто, истощало, он ослабевал духом и телом. Вскоре и узнать его стало трудно. Во всяком случае, друзья, не подверженные предрассудкам и приезжавшие изредка навестить его, беспокоились, настоятельно советовали Агриппине Юрьевне отвезти сына за границу на лечение. И она была согласна с ними, да вот беда: деньги где взять? Богатая помещица превратилась в нищенку!
Она сделала ревизию в бумагах сына, а там сплошная неразбериха. Через месяц выяснила, что сын – злостный должник, свои имения распродал, а куда деньги делись – неизвестно. Агриппина Юрьевна получала все больше подтверждений, что во внезапных бедах ее и сына виновен Павел. Он-то и мог дать разъяснения, вернуть деньги, покой, но… где его искать? Брат из Неаполя написал, что рад будет видеть сестру с детьми у себя, а также оказать помощь в лечении Владимира. Помещица не торопилась ехать к брату, она еще надеялась отвоевать свои земли.
Один Трифон шел на поправку физически, зато умом отставал сильно. Он не говорил, хотя казалось, все-все понимал. Агриппина Юрьевна пыталась узнать у него, кто садился на лошадь барина, но Тришка не то пугался чего-то, не то не мог вспомнить, кто такой барин. В общем, помещица так ничего и не добилась. Доктор из больницы обнадеживал: надо ждать. С трудом, но Агриппина Юрьевна ждала, сама не зная чего.
Однажды, когда она, навестив Наташу, вернулась из Москвы, случилось то, о чем давно подозревала, что будет именно так, только не имела повода ужесточить меры, посему прозевала. Накануне приезда Агриппины Юрьевны вместе с ключницей Улитой сбежала Янина. Объяснение Агриппина Юрьевна нашла быстро – холопка страшилась наказания, когда придется рассказать о своем беспутном поведении хозяину. А хозяин окончательно раскис, огорченный побегом любовницы, жить не хотел, ничего не ел, хотя и так на ладан дышал. Его подавленность явилась последней каплей, переполнившей Агриппину Юрьевну.
– Ты мужчина! Отец! – отчитывала она сына, который лежал на диване, закрыв лицо рукавом халата. – Как же ты можешь так распускаться?! Из-за холопки!
– Вы не поймете меня, – чуть слышно сказал он. – Нина… она как светоч. В том пламени сгореть мечталось. Если бы вы знали, как она умеет любить…
– И это ты говоришь матери? – задохнулась она от негодования. – Совсем совести лишился. Девка твоя Нина! Да как ты мог променять Лизаньку на эту… потаскуху?!
– Не смейте так говорить о ней! – Силы на исходе, а вскочил Владимир как вполне здоровый. – Нина вернется. Она обязательно вернется. А вы-то сами, матушка! Ваша совесть чиста? Кем вам Иона приходится? Всю жизнь при себе его держите. Так не любовник ли он ваш? И Наташка чья дочь?
Агриппина Юрьевна хоть и щедра была на пощечины, а раздавала их исключительно за заслуги. Врезала и сыну от всей души. Несправедливое оскорбление едва не убило ее, но Иона прав: она сильна. Сильна настолько, что и любовь к сыну задавить способна. Источенный болезнью, он упал на диван, а она встала напротив, потемнев лицом:
– Видно, конец света близок, раз сын матери такое говорит, и не отсыхает его язык при том. Ну, раз уж зашел столь откровенный разговор меж нами, то слушай. Да, я любила Иону. Собственного холопа любила, как никто. Он был молод, умен и красив. Росли мы вместе, а муж мой покойный в отцы мне годился, был ленив и как дитя неразумен. Вот кто стал мне опорой в жизни и помощником – Иона. Но ни он, ни мой муж – твой отец – никто не догадывался. Да, я облегчила участь Ионы, перевела в управляющие, так ведь он заслужил мою благосклонность! И вернее его человека я не знаю. А знаешь, – почему? Он тоже любил меня. Никогда мне этого не говорил, а я знала. По глазам его видела, по делам понимала. И меж нами ничего постыдного не было, потому что выше всего я ставила свою честь и честь твоего отца, к которому никогда, могу это прямо тебе сказать, никогда не питала других чувств, кроме как долга. Коль считаешь, что мать твоя преступление совершила, то что же ты сделал, когда жену законную заточил в деревню, а в дом привел девку? Эвон куда зашел! А чтобы себя оправдать, всех без разбору обливаешь грязью? Запомни: Наташка – сестра тебе родная, а за мысли твои грязные бог тебя накажет. Впрочем, уже наказал. Яниной!
