О Треблинке и других лагерях смерти уже ходили страшные слухи, но Майданек долго считали лагерем для военнопленных. Галина Биренбаум, отправленная с матерью из варшавского гетто весной 1943 года, на второй волне депортации, вспоминает, что евреи, узнав, что их везут не в Треблинку, принялись обниматься и целоваться. Она говорит: «Если не Треблинка, а про Майданек мы не слышали, это значило, что нас отправляют не на смерть, а в трудовой лагерь. Это большая удача!»39 Когда евреи увидели Майданек, их надежды окрепли. «Лагерь… Бараки… Мы будем работать. Сейчас нас направят на дезинфекцию, переоденут, потом отведут в бараки. Если ты хочешь и можешь работать, с тобой ничего не случится. В бараках, может быть, даже окажутся кровати… В лагере есть вода и паек. Все будет хорошо».
Галину с большой группой других заключенных отправили в один из санитарных блоков лагеря. Войдя туда, она вдруг встревожилась: «Мамы до сих пор нет… Что это значит? А если она вообще не придет?.. Ее никогда не будет со мной, моей мамы?..» Галина лихорадочно оглядывалась по сторонам, но мамы действительно не было. И тут она догадалась, что мать могли повести куда-то в другое место, а Майданек, как и Треблинка, — лагерь смерти. «У меня не было слов. Я не плакала. Слез не оказалось. Все было кончено. Больше ничего нет. Нет неба. Нет земли. Словно мне переломали руки и ноги… “Мамы больше нет. Мамы больше нет. Мамы больше нет”»40.
А через некоторое время Галина уже утешала себя мыслью, что ее мать, по крайней мере, оказалась избавлена от кошмаров лагерной жизни. Она видела, как избивают заключенных, и не могла не думать о том, что с ее скромной, чистой, такой утонченной мамой могло происходить то же самое… «Что могло быть хуже Майданека?» — спрашивает себя Галина Биренбаум41.
Полька Стефания Пержановская, врач, тоже оказавшаяся в этом лагере, подтверждает — мало что могло быть страшнее Майданека. «Прежде всего побои, — вспоминает она. — Побои по любому поводу и без повода. Удары плетью по голове во время переклички, кулаками в лицо, резиновой дубинкой или палкой… нас избивали все время». Она до сих пор не забыла одного эсэсовца, который мог прийти в больницу даже посреди ночи и бить их всех по лицу, потому что был пьян. С ужасом говорит Стефания о надзирательнице Эльзе Эрих. «Она избивала женщин в упоении, с выражением холодной жестокости на лице. Ни одна из эсэсовок не могла сравниться с ней по силе. Она всегда избивала нас до крови»42.
Другая выжившая узница Майданека, Ханна Наркевич-Иодко, подтверждает, как жестока была Эльза Эрих с заключенными. «Она наносила короткие, сильные удары и ругательства использовала особенно унизительные и грязные»43.
Да, издевались над заключенными не только мужчины, но и женщины. В Майданеке и Освенциме служили Aufseherinnen SS — вспомогательный персонал войск СС. Эсэсовских званий у них не было, но право распоряжаться жизнью — и смертью — узниц имелось. В Майданеке надзирательниц было немало — до 28 процентов, но к 1945 году во всей нацистской системе концентрационных лагерей служило около 10 процентов Aufseherinnen SS44.
Режим в Майданеке был одним из самых жестоких. Изначально лагерь рассчитывался на 30 000 человек, но в начале ноября 1941 года из Берлина поступило распоряжение о его расширении с учетом филиалов, которых насчитывалось десять, до 125 000 узников, в декабре — до 150 000, а в марте 1942-го — до 250 000. Воплотить этот грандиозный план в действие нацисты не сумели, так что по размерам и вместимости Майданек, конечно, был несопоставим с тем же Освенцимом: на пике «деятельности», весной 1943 года, здесь находилось меньше 25 000 заключенных. От других лагерей смерти, оборудованных газовыми камерами, Майданек отличался тем, что там можно было использовать либо окись углерода в емкостях, как при уничтожении людей по программе эвтаназии, либо «циклон Б», как в Освенциме. Первый крематорий для сожжения тел замученных (две печи) начал действовать во второй половине 1942 года, второй (пять печей) — в сентябре 1943-го.
Подсчитать число погибших в Майданеке, Треблинке, Белжеце и Освенциме многие годы можно было лишь приблизительно, но в 2000-м в Государственном архиве Лондона нашли расшифрованную телеграмму, в которой оказались данные самих нацистов. Датирован этот документ 11 января 1943 года и подписан штурмбаннфюрером Германом Хефле, главой СС и полиции Люблина. В телеграмме точно указано, сколько узников было умерщвлено в каждом лагере на конец 1942 года: в Майданеке — 24 733, в Собиборе — 101 370, в Белжеце — 434 508, в Треблинке — 713 55545. Всего 1 274 166 человек46.
Нацисты смогли совершать столь масштабные акции при очень небольшой численности в лагерях военнослужащих войск СС, в основном представителей администрации, специалистов по оборудованию и медиков. В Треблинке, где погибло больше половины этих 1 274 166 человек, работали всего два десятка эсэсовцев, руководящих «процессом». Контраст с тысячами и тысячами членов отрядов СС, айнзатцгрупп и других служб безопасности, которые были задействованы в массовых убийствах евреев на оккупированной территории Советского Союза, поразительный. Важно отметить, что в Майданеке, где, как следует из телеграммы Хефле, людей было уничтожено меньше всего, гарнизон был самым многочисленным, потому что там имелись заводские и производственные мастерские и заключенные занимались принудительным трудом, а значит, оставались жить дольше.
Телеграмма главы СС и полиции Люблина в очередной раз напоминает нам о том, как горстка человеческих существ смогла убить огромное число себе подобных на столь небольшой территории, применяя технологии и оборудование, дающие возможность делать это в течение нескольких часов после прибытия в лагерь.
В начале 1942-го нацисты не знали, можно ли столь быстро уничтожить так много людей. К концу года они получили ответ. Можно.
Глава 14
Убивать и вербовать помощников
(1942–1943)
Все эти ужасы происходили на фоне самых кровопролитных битв в истории, а ход войны, в свою очередь, влиял на степень готовности союзников нацистов сотрудничать с ними в Холокосте. И тем не менее в 1942 году стороннему наблюдателю было трудно представить, какими будут окончательные итоги войны.
В декабре 1941-го Красной армии удалось отстоять Москву, но за победами следовали поражения. В мае 1942 года советские войска начали большое наступление на Украине, в районе Харькова. Красная армия имела значительный численный перевес, однако операция в очередной раз показала, что никакое превосходство успех при неудачно выбранной тактике не гарантирует. Немцы отступили, дав русским возможность продвинуться вперед, а затем контратаковали с обоих флангов и окружили огромную группировку противника. Советские части были дезорганизованы, управление войсками потеряно. Многие бойцы пытались бежать, но капкан уже захлопнулся. Больше 250 000 солдат и офицеров Красной армии были убиты, ранены или попали в плен.
Оказался в плену и Борис Витман из 6-й армии. Он вспоминает, что немцы сразу дали понять — кроме всего прочего идет жестокая идеологическая война. Они стали искать среди пленных комиссаров и евреев и разделили отобранных на две группы. Политработников увели, и больше никого из них Витман никогда не видел. Но он видел, что стало с десятком евреев, которых обнаружили первыми. «Евреям дали лопаты и приказали рыть яму. Пошел дождь. Через некоторое время мне видны были уже только их головы. Эсэсовец подгонял их, требуя, чтобы копали быстрее. Когда яма стала достаточно глубокой, он взял автомат и выпустил туда несколько очередей. Мы слышали стоны несчастных… Затем появились еще несколько эсэсовцев, которые их и прикончили. Людей убили только за то, что они были евреями… Это произвело на меня страшное впечатление — я понял, что такое нацизм. Немцы говорили, что евреи и комиссары больше не будут нами командовать, а сами они пришли, чтобы освободить нас, и скоро мы отправимся по домам. Но я понял, что буду сражаться с немцами до самого конца»1.
