Потенциальная польза таких экспериментов для люфтваффе была очевидной, но не все в немецких ВВС положительно относились к тому, чтобы в подобного рода опытах мучались и погибали люди. В октябре 1942 года, представляя результаты своих «работ» руководству министерства авиации, доктор Рашер обратил внимание на некоторое смятение среди присутствующих. Правда, Гиммлер перед этой встречей прояснил свою позицию по данному вопросу, написав Рашеру: «Я считаю тех, кто до сих пор возражает против экспериментов над людьми и предпочитает, чтобы немецкие солдаты погибали от гипотермии, государственными изменниками, и назову их имена там, где следует»10. Есть свидетельство, что рейхсфюрер пытался получить одобрение на исследования такого рода у Гитлера, и тот ответил: «В тех случаях, когда идет речь о благополучии государства, эксперименты над людьми могут быть допустимы»11.
Во время одного из таких опытов Зигмунд Рашер попытался вернуть к жизни заключенного, который потерял сознание от переохлаждения, положив его между двумя обнаженными узницами, а идею выдвинул Гиммлер, потому что полагал, что «…рыбачка вполне может положить к себе в постель своего полузамерзшего мужа и таким образом вернуть его к жизни»12.
Большинство узников Дахау и Заксенхаузена, над которыми проводились медицинские эксперименты, не были евреями, но это неудивительно, потому что к началу 1943 года в концлагерях, построенных на территории рейха до войны, евреев осталось меньше 40013. И в Освенциме, как мы уже знаем, Йозеф Менгеле обрекал на смерть синти и рома так же легко, как евреев. Нацистская идеология служила для него оправданием и уничтожения евреев, и смертельных для узников врачебных опытов. В системе мировоззрения расового государства медики давно стали оракулами смерти.
Теперь Освенцим превратился в огромное предприятие, которое выполняло много разных функций, решало немало задач, и грани между ними порой размывались. Это, безусловно, касается отношения к польским политическим заключенным. История Тадеуша Смречиньского показывает, например, как страдания поляков в Биркенау переплетались со страданиями евреев. В сентябре 1939 года, когда Германия напала на Польшу, Смречиньскому было 15 лет. Он жил в Заторе — городе в нескольких километрах от Освенцима. Немцы запретили полякам, таким, как он, получать образование, и Тадеуш был вынужден покинуть школу. В сентябре 1940-го 16-летнего подростка отправили в Германию на принудительные работы, но в ноябре он бежал. Тадеуш вернулся в Польшу, в Краков, и поселился у своей тети. Через пять месяцев он рискнул — поехал в Затор, надеясь, что немцы о нем забыли. Здесь Смречиньский по собственной инициативе начал деятельность против оккупационного режима. Он помогал людям переходить расположенную неподалеку границу между Верхней Силезией, которая стала частью Германии, и генерал-губернаторством. Тадеуш писал листовки против немцев и расклеивал их. В декабре он стал разрабатывать план помощи полякам, находившимся в близлежащих лагерях. Он решил раздобыть немного хлеба, а его друг взялся передать его заключенным, когда поблизости не будет эсэсовцев. «Я смог достать хлебные карточки, но, к сожалению, у моего приятеля были проблемы с алкоголем, — рассказывает Смречиньский. — Он напился и ввязался в драку на железнодорожном вокзале. Его задержали и при обыске обнаружили карточки. Позже он мне говорил, что его сильно избивали, и не было другого выхода, кроме как выдать меня, сказав, что я бежал из Германии, распространял листовки и помогал беженцам»14.
Смречиньского нашли, арестовали и отправили в тюрьму города Мысловице. Тадеуш подписал все обвинения, которые ему предъявили немцы, потому что смысла отрицать что-либо, по его мнению, не было. В Мысловице определяли дальнейшую участь заключенных. Смречиньский больше всего боялся Освенцима, но весной 1944 года попал именно туда. Его вместе с 50 другими узниками бросили в грузовик и куда-то повезли. Машину сопровождали мотоциклисты. «После того как они повернули налево, — говорит Тадеуш, — мы поняли, что нас везут в Освенцим. Мы все сидели молча, думая о своей судьбе и своих семьях, потому что понимали: скоро нашей жизни конец».
Заключенных привезли в главный лагерь Освенцима. Они прошли под аркой с надписью Arbeit macht frei («Труд делает свободным»). Потом свернули направо, прошагали мимо бараков из красного кирпича, в которых жили узники, и оказались в огороженном дворе между блоками № 10 и № 11. Вскоре после этого, вспоминает Смречиньский, появился гестаповец в сопровождении двух офицеров и начался суд. В блоке № 11 («блок смерти») находилась лагерная тюрьма и там происходили заседания так называемого чрезвычайного суда, по решению которого приводились в исполнения смертные приговоры в отношении арестованных гестапо участников движения Сопротивления и арестованных узников лагеря. «Каждого из нас вызывали по отдельности, — говорит Тадеуш. — Нам нужно было подняться на несколько ступеней, ведущих со двора в здание, и там ждать в коридоре. Когда подошла моя очередь, я вошел, у меня спросили личные данные. Потом зачитали все обвинения против меня». Затем ему велели присоединиться к одной из трех групп заключенных. «Они — члены суда — делали перерыв на обед и ужин, так что все затянулось до позднего вечера», — говорит Смречиньский. После того как все закончилось, первую из трех групп немедленно отправили в Биркенау, в газовую камеру. В ней оказался школьный учитель, который в Мысловице сидел в одной камере с Тадеушем. «Перед уходом он наказал мне: “Если останешься жив, расскажи Польше, как мы погибли”»15. Вторая группа попала в те же самые газовые камеры несколькими днями позже, а тех, среди кого был Смречиньский, зарегистрировали в лагере.
К этому моменту эволюции Холокоста умерщвление газом польских политических заключенных уже не было явлением необычным. В частности, 29 февраля 1944 года в крематорий IV в Биркенау из тюрьмы Мысловице в блок № 11 отправили 163 поляка одновременно с 41 другим заключенным из главного лагеря. Среди обреченных была молодая полька, которая, оказавшись у крематория, сказала эсэсовцу, что все знают — их ждет смерть в газовой камере, так что секретности, когда-то окружавшей это преступление, больше не существовало. Она говорила, что настанет день, когда немцев призовут к ответу за их злодеяния. Оказавшись в газовой камере, поляки запели свой гимн — «Еще Польска не сгинела», а потом песню политкаторжан начала ХХ века «На баррикады»16. Это свидетельствует и о мужестве отдельных людей перед лицом неминуемой смерти, и о силе национального духа.
Что касается Смречиньского, он удивился тому, что его не убили сразу после «суда» в блоке № 11. А в лагере Тадеушу улыбнулась удача. Он встретился с двумя заключенными, один из которых оказался облечен определенной властью, испытывавшими к нему симпатию — обыкновенную человеческую симпатию. Первым был капо. Вот что вспоминает Тадеуш. «Он знал меня по Мысловице, где я разносил миски с едой по камерам, и сказал, что позаботится о моей безопасности. Это было нечто сверхъестественное…»
Второй человек тоже пообещал ему свою поддержку. «Он назвался и сказал, что знал моего отца и работал с ним в мэрии. Этот человек дал мне дневную пайку хлеба — невероятную ценность… Он сказал: “Постарайся выжить. На марше или при построении никогда не вставай с краю колонны, впереди или сзади… Держись в середине”, а потом повторил: “Постарайся выжить…”» Тем не менее сам этот человек погиб. Смречиньский быстро понял, что для него жизненно важно найти работу «внутри» лагеря. Заключенные, которых выводили наружу, были вынуждены работать и под палящим солнцем, и в проливной дождь. Труд, в частности строительство дорог, был изнурительный, поэтому мало кому из них удавалось прожить долго. Тадеуш попал в стройбригаду, которая работала в пределах главного лагеря, и таким образом избежал подобной судьбы.
