И конечно, фактором, укрепившим желание Гитлера и Гиммлера вплотную заняться «окончательным решением еврейского вопроса», стало покушение на исполняющего обязанности протектора Богемии и Моравии Рейнхарда Гейдриха. Спланировало его британское Управление специальных операций (Special Operations Executive, SOE). Утром 27 мая 1942 года в Праге два диверсанта, члены чешского Сопротивления Йозеф Габчик и Ян Кубиш, которые прошли курс подготовки под Манчестером, обстреляли открытый «мерседес», в котором находился Гейдрих. Через восемь дней он скончался от полученных ранений. 9 июня на похоронах Гейдриха Гиммлер сказал: «У нас есть священный долг — отомстить за его гибель, продолжить его дело и теперь еще энергичнее, чем раньше, беспощадно уничтожать врагов нашего народа, не допуская ни малейшей слабости»5. Вечером в компании высокопоставленных офицеров СС рейхсфюрер был предельно откровенен: «В этом году никто, речь идет о евреях, никуда не будет перемещаться. С этим необходимо окончательно разобраться»6. Операцию по уничтожению евреев генерал-губернаторства назовут «Рейнхард» — в память о Гейдрихе. В ходе ее с июля 1942 по октябрь 1943 года в лагерях смерти Белжец, Собибор и Треблинка были убиты свыше 2 000 000 евреев и около 50 000 цыган из пяти округов генерал-губернаторства — Варшавы, Люблина, Радома, Кракова и Галиции.
В этот период Гиммлер неоднократно встречался с Гитлером, и есть убедительное свидетельство, что решающими в плане определения масштабов операции «Рейнхард» стали их беседы 23 апреля и 3 мая. Гиммлер разговаривал с фюрером и в июле, в том числе за день до того, как заявил о необходимости полного освобождения территории генерал-губернаторства от евреев, и трудно допустить, чтобы они не обсуждали детали их массового уничтожения7. Когда через три месяца фюрер заявил, что скоро евреи прекратят смеяться везде, вполне возможно, что он имел в виду именно корректировку программы уничтожения, которая началась в Польше с июля.
Были у вождей Третьего рейха в это время и другие заботы подобного рода — массово истребить, по их мнению, предстояло не только евреев. 16 июля, за три дня до того, как заявить о необходимости полностью очистить до конца года генерал-губернаторство от евреев, Гиммлер в частной беседе отметил, что пережил самый счастливый день в своей жизни, потому что обсуждал с фюрером «величайший процесс колонизации, какого еще не видел мир»8 и свою ключевую роль в этом деле. Это был тот самый печально знаменитый генеральный план «Ост», согласно которому десятки миллионов славян обрекались на рабство и смерть. На самом деле первые признаки того, насколько жестоко Гиммлер теперь собирался проводить массовые акции, появились в ближайшие месяцы после того, как он пережил свой «счастливейший день». Для начала рейхсфюрер распорядился изгнать тысячи поляков из районов вокруг города Замосць на юго-востоке Польши — эти действия, к сожалению, не получили после войны заслуженного общественного внимания. Руководил разработкой плана насильственной депортации более 50 000 человек Одило Глобочник. Предполагалось, что этот регион, богатый плодородными почвами, заселят этнические немцы. Тем не менее нацисты в очередной раз переоценили свои возможности, и расовое высокомерие сработало против них. Многие поляки ушли в леса и начали воевать. Немцы, вынужденные вести против них боевые действия, решили сконцентрировать все силы на депортации евреев, и мечта Гиммлера о колонизации региона осталась неосуществленной9.
Самым многочисленным на территории генерал-губернаторства было варшавское гетто. Там на небольшом участке земли евреев находилось вдвое больше, чем Эйхман летом 1942 года хотел выслать из Франции, Бельгии и Голландии вместе взятых. Таким образом, неудивительно, что первоочередной целью нацистов стали 300 000 именно его узников. 18 июля Адам Черняков, глава юденрата варшавского гетто, написал в своем дневнике, что появились слухи о депортации. На следующий день он отметил, что приложил все усилия, дабы переубедить тех, кто пришел к нему с тревожными вопросами. «Я пытался всех подбодрить… Чего мне это стоило, люди не заметили. Сегодня принял два порошка от головной боли, еще одно обезболивающее и успокоительное, но голова все равно раскалывается. Я все время старался улыбаться…» Эсэсовцы, со своей стороны, приказали Чернякову сообщить «населению», что опасения беспочвенны. Конечно, это была ложь. Еще через два дня, 22 июля, Черняков писал: «Нам сказали, что все евреи независимо от пола и возраста, за редким исключением, будут депортированы на восток. Сегодня к 4 часам дня должен быть представлен список — 6000 человек. И это (как минимум) будет ежедневной нормой…»10 Отчаяние главы юденрата не в последнюю очередь было обусловлено особенно трагической дилеммой, как он сам это назвал: судьбой детей в сиротских приютах. Заберут ли и их? Ответ, разумеется, оказался положительным. Эсэсовцы вообще рассматривали детей как первоочередную цель — они ведь наиболее бесполезные из всех бесполезных едоков.
Адам Черняков не знал, что за несколько дней до начала депортации, чтобы обсудить все ее детали, в гетто приезжал один из подчиненных Глобочника. При организации транспортировки эсэсовцам было необходимо сотрудничество еврейской администрации, и они предложили исключить всех ее членов, а также их ближайших родственников, как и сотрудников еврейской полиции, из списков депортируемых. С другой стороны, если администрация откажется содействовать, все их родные немедленно будут расстреляны. Самому Чернякову 22 июля сказали, что, если с депортацией возникнут какие-то затруднения, первая пуля достанется его жене11.
Выдержать все это Адам Черняков не смог. 23 июля он покончил с собой — отравился цианидом. Конечно, на план депортации это никак не повлияло. Главой юденрата эсэсовское начальство назначило Марека Лихтенбаума, и он тут же сказал жителям гетто, что их решено переселить в трудовые лагеря. В организации процесса немцам помогали более 2000 сотрудников еврейской полиции: они, как и члены администрации гетто, спасали себя и своих жен и детей, по крайней мере на какое-то время.
В варшавском гетто уже давно циркулировали слухи о массовом уничтожении евреев на территории Польши. Чтобы дезинформировать и успокоить их, немцы, наоборот, поощряли молву о том, что десятки тысяч высланных из других гетто уже занимаются строительством производственного комплекса, но в Варшаве в это мало кто верил. Эммануил Рингельблюм, во всяком случае, не верил — ему даже было известно название одного из лагерей смерти. В июне 1942 года, накануне начала депортации, Рингельблюм писал в дневнике, что немцы реализуют совсем другой план: «“Бесполезные элементы” — детей в возрасте до десяти лет и пожилых людей, старше шестидесяти, загоняют в вагоны, запирают там и под охраной немцев отправляют в неизвестном направлении, где все следы “перемещенных” теряются. Тот факт, что до сих пор никому не удалось сбежать из лагеря смерти в Белжеце, что до сих пор не известно ни одного живого еврея или поляка, кто был там свидетелем уничтожения, — самое точное подтверждение того, как тщательно нацисты скрывают эту информацию от всех»12.
Особенно негативно Эммануил Рингельблюм оценивал роль в «эвакуации» еврейской полиции. Эти люди, по его свидетельству, ни единым словом не высказывались против решения возложенной на них отвратительной задачи — вести на смерть своих собственных братьев. По мнению Рингельблюма, сложившемуся на основании личных наблюдений, «еврейская полиция по большей части демонстрировала непостижимую жестокость… Безжалостные и злые, они избивали всех, кто пытался сопротивляться»13.
