Когда все эти известия достигли инспекции концентрационных лагерей, Треблинку решили проверить. В конце августа в лагерь прибыл сам Одило Глобочник со свитой, в которой был и Кристиан Вирт, первый комендант Белжеца, ставший после начала операции «Рейнхард» инспектором всей системы. «В Треблинке действительно царил полнейший хаос, — рассказывал Йозеф Оберхаузер, работавший с Виртом. — Коменданта следовало немедленно отдать под суд… Глобочник сказал, что, если бы оберштурмфюрер Эберль не являлся его соотечественником, он бы так и сделал»25.
На место одного соотечественника Одило Глобочника назначили другого его земляка — Франца Штангля, коменданта Собибора, который в это время был временно закрыт — там ремонтировали железную дорогу и модернизировали газовые камеры. Штангль получил приказ принять Треблинку, но при этом задержаться здесь на пару недель решил и Вирт — нужно было помочь коллеге. Это оказалось делом непростым. Вот свидетельство обершарфюрера СС Курта Франца по прозвищу Кукла (на его лице никогда не выражалось никаких эмоций), одного из самых жестоких эсэсовцев, служивших в лагерях смерти: «В Треблинке всюду валялись трупы. Помнится, они все были распухшими. Евреи стаскивали тела в так называемую верхнюю зону лагеря. За их работой следили украинские охранники, а также немцы… Были невероятная суета и жуткий шум… А еще, проходя по лагерю, я заметил нескольких охранников, которые, отложив в сторону оружие, развлекались с девушками»26. В Белжеце Франц командовал вспомогательными подразделениями — охранниками, отобранными из советских военнопленных для работы в лагерях смерти, тех самых, которых обычно называли украинцами, хотя они были разных национальностей. Теперь он намеревался заставить их работать как следует, и здесь.
С 28 августа до 3 сентября эшелоны в Треблинку не приходили. Все это время лагерь освобождали от тысяч трупов. Тела сжигали во рвах. Черный дым, поднимавшийся в небо, был виден на несколько километров вокруг. Командовал Вирт. «Вирт ежедневно проводил совещания с немецкими военнослужащими. Как правило, в одиннадцать часов вечера, — рассказывал шарфюрер СС Франц Сухомель. — Штангль на них присутствовал и все внимательно слушал… Инструкции Вирта всегда были четкими»27.
Тем не менее между Штанглем и Виртом возникли трения, как и в Собиборе. По словам Сухомеля, Штангль, ознакомившись с деталями «работы» в Треблинке, сказал, что в «трубе» — переходе из зоны прибытия к газовым камерам, нужно установить ведра, потому что женщин часто подводит, как он выразился, кишечник. В Собиборе у них ведра стояли, и это было очень кстати. Вирт рявкнул: «Мне плевать на то, что было у вас в Собиборе! Пусть обделываются! Потом дерьмо можно убрать»28.
Кристиан Вирт, как и доктор Эберль, всегда получал удовольствие от своей работы. Адъютант Вирта Йозеф Оберхаузер отмечал, что главными чертами характера его начальника были железное упорство, безоговорочная исполнительность и вера в фюрера. Правда, еще он являлся абсолютно бесчувственным и очень жестоким. «Вирт таким был всегда. И во время реализации программы эвтаназии — мы тогда и познакомились, но когда дело дошло до истребления евреев, он оказался полностью в своей стихии»29. При Вирте, оказавшемся «в своей стихии», уничтожение возобновилось. 3 сентября из варшавского гетто в Треблинку пошли новые эшелоны.
Одним из тех, кто в сентябре в переполненных товарных вагонах, идущих из Варшавы в Треблинку, думал о том, что их ждет, был Калман Тайгман. Многие тогда говорили, что все евреи обречены на верную смерть, но Калман надеялся на лучшее. «Нам еще в гетто пообещали, — рассказывает он, — что мы поедем на восток, будем трудиться на фабриках. И я полагал, поскольку был молодым и здоровым, что меня могут взять на работу»30. Ко времени прибытия в Треблинку все иллюзии уже развеялись. «Это было очень страшно, — говорит Тайгман. — Они открыли двери товарных вагонов и начали кричать: “Вылезайте!” — по-немецки, разумеется. Те, кто еще дышал, прыгали вниз, но в вагонах уже было много мертвых…» Эсэсовцы отогнали в сторону здоровых крепких евреев, среди которых оказался и Калман. В сентябре из первых эшелонов для работы в лагере отбирали довольно много мужчин, чтобы на территории лагеря больше не повторилось то, что было при Эберле. Должен быть порядок! Из тех, кто прибыл с составом Тайгмана, одну рабочую команду сразу направили вытаскивать из вагонов трупы, а вторую — сортировать вещи, оставшиеся после евреев, отправленных в газовые камеры.
Позже Калман работал в команде, которая приводила в порядок бараки, где стригли женщин перед тем, как отправить их на смерть. «Когда мы выносили из бараков одежду, — вспоминает он, — было несколько случаев, когда в кучах тряпья находили младенцев. Матери оставляли малышей там, видимо, надеясь, что их кто-нибудь спасет…» Младенцев они несли в огороженную часть лагеря, куда отправляли больных. Охранники называли его лазаретом, но на самом деле это было еще одно место уничтожения. Людей здесь расстреливали. «Там был белый забор, — вспоминает Калман, — а на заборе — красный крест, поэтому люди, которых вели туда, не догадывались, что их ждет. Об этом трудно говорить…» Словом, младенцев, найденных в бараках, либо расстреливали и бросали в яму, либо, если в это время сжигали тела, кидали прямо в огонь. «Что я чувствовал в Треблинке? — спрашивает Калман. — Ничего не чувствовал… Я превратился в робота. Никаких мыслей. Я думал только о том, чтобы не быть избитым, и иногда — как бы все-таки наесться, вот и все. Ни о чем другом я не думал и ничего не чувствовал. Я жил в аду и видел ад, он существует»31.
В Треблинке установился новый режим: в лагере по возможности поддерживался не просто порядок, а идеальный порядок. «Тропинка, ведущая к газовым камерам, должна быть абсолютно чистой, — свидетельствует Тайгман. — Когда требовалось, мы привозили желтый песок и разравнивали его».
К концу третьей недели сентября бо́льшая часть варшавских евреев была умерщвлена в газовых камерах Треблинки. Немецкие власти решили временно прекратить депортацию из города. Они провели последнюю массовую селекцию, после чего в гетто остались 35 000 евреев — около 10 процентов от того, что было первоначально. Еще 25 000 человек, остававшихся в гетто, ухитрились спрятаться — в подвалах, на чердаках, в подземных коммуникациях.
Перерыв в депортации из Варшавы означал только одно — теперь нацисты отправляли в Треблинку евреев из других гетто на польской территории. Больше всего их прибыло из Ченстоховы — города, расположенного западнее Люблина: около 35 000 человек. Везли евреев в лагерь смерти из разных гетто — больших и маленьких. В частности, Самуэль Вилленберг, которому тогда было 19 лет, был схвачен в крошечном Опатуве на юго-востоке Польши. К тому времени — осени 1942 года — слухи о судьбе евреев уже ходили по всему генерал-губернаторству. Когда эшелон, в котором вместе с другими несчастными везли Вилленберга, проходил мимо станции, он услышал, как польские дети кричали: «Евреи, вас там пустят на мыло!»32 Но, как многие другие, кого во время Холокоста увозили в товарных вагонах в лагеря смерти, люди, ехавшие с Самуэлем, не желали смиряться с мыслью, что нацисты намерены всех их убить. Многие даже не могли представить, что такие места действительно существуют. «В это было трудно поверить, — говорит Вилленберг. — Я оказался там, в Треблинке, и все равно поначалу не мог поверить в то, что все это происходит на самом деле».
