Мариам это казалось назойливостью, хотя она и понимала, что следовало бы радоваться тому, как он интересуется их культурой.
Вероятно, из-за этих застольных разговоров ей и приснилась ночью мать. Выглядела она так, как в раннем детстве Мариам, – черные волосы без седины, ни единой морщинки, родинка над верхней губой обведена карандашом для бровей. Она рассказывала Мариам о кочевом племени, за которым подсматривала в своем детстве. Это племя заселилось на участке через дорогу, явившись как-то ночью неведомо откуда. У женщин браслеты вот посюда (она указала на свой локоть). Мужчины верхом на лоснящихся скакунах. Однажды утром она проснулась, а они все исчезли. Во сне, как прежде наяву, мать рассказывала эту историю неторопливо и нежно, печаль проступила на ее лице – и Мариам проснулась, впервые в жизни подумав, что мать, быть может, тоже хотела бы исчезнуть. Ни разу в жизни она ни о чем личном мать не спрашивала – не могла такого припомнить, – а теперь было слишком поздно. Эта мысль вызвала несильную, даже приятную меланхолию. Мариам все еще оплакивала смерть матери, но уехала так далеко, совсем в иную жизнь. Они словно бы даже утратили родство.
В гостевой комнате светало, в окне над головой Мариам, в квадрате бледно-серого неба, проступил зубчатый черный хребет елового леса. Этот ландшафт показался ей столь же фантастическим, как пейзаж Луны.
Следующие дни она проводила в той ленивой женской рутине, что усвоила в детстве, – они с Фарой пили чай и листали глянцевые журналы; Уильям возился в мастерской или куда-то уезжал, искал нужные детали в хозяйственных магазинах и на свалках. Днем он принимался готовить и каждый вечер обновлял иранское меню, с величайшей гордостью произнося названия блюд на фарси.
«Попробую хореш», – говорил он, так напирая на «х», что звук больше походил на кашель. С каждым днем его поведение казалось Мариам все более абсурдным. Хотя беды в этом нет, разумеется. Это она придирается.
В последний вечер он сказал:
– Положить тебе поло?
И Мариам вдруг ответила:
– Почему ты не называешь рис просто рисом?
– Что-что? – удивился он, и Фара на миг оторвала взгляд от тарелки.
– То есть… – Мариам поспешно дала задний ход: – Спасибо, положи мне еще поло.
– Я неправильно произношу? – уточнил он.
– Нет-нет, просто я… – Вдруг она самой себе стала противна. Похоже, превращается в сварливую старуху. – Простите, – сказала она обоим. – Наверное, это из-за смешения языков. Я путаюсь в них.
На самом деле не это ее беспокоило.
Однажды, года через два после смерти Кияна, его коллега пригласил Мариам на концерт. Довольно приятный человек. Американец, разведенный. Подходящего предлога, чтобы отказать, не нашлось. По дороге она упомянула, что Сами «рассматривает перспективу» (именно так и выразилась) поехать в теннисный лагерь, и тот человек заметил: «У вас великолепный словарь, Мариам». Несколько минут спустя он признался, что мечтает как-нибудь увидеть ее «в национальном костюме». Стоит ли пояснять, что Мариам никогда больше не встречалась с этим мужчиной.
А как-то раз, когда ждала приема у врача, медсестра позвала: «Захеди есть?» – и регистраторша ответила: «Нет, есть Яздан», как будто они взаимозаменимы, что один иностранный пациент, что другой. Да и произнесла она «Яздун». Впрочем, если бы регистраторша и выговорила правильно, «Яздан» – уже американизированная версия, Киян укоротил свою фамилию, перебравшись в Америку. Более того, Мариам вовсе и не была Яздан. Она – Карим-заде и на родине сохранила бы свою фамилию даже после замужества. Получается, женщины, которую так именовали, не существовало в реальности. Она – американская выдумка.
Ладно. Довольно. Мариам выпрямилась и улыбнулась сидевшему напротив нее Уильяму.
– Это лучшее горме сабзи, какое мне довелось попробовать, – сказала она.
Он ответил:
– Ох ты, мерси, Мариам.
Вернувшись в Балтимор, Мариам обнаружила в Сьюзен произошедшие всего за неделю перемены. На носу проступило несколько веснушек, меленьких, словно толченая корица, и она освоила шлепанцы. Расхаживала по дому, слегка пришлепывая резиновыми подошвами. А еще, сказала Зиба, девочка узнала, что такое смерть.
– Как-то само вдруг к ней пришло, откуда – не знаю. Теперь она просыпается по два-три раза за ночь и спрашивает, придется ли ей умереть. Я отвечаю – нет, пока она не станет очень, очень, очень старой. Я понимаю, нельзя ничего обещать. И все же я говорю: «Дети не умирают».
– Ты совершенно права, – решительно отрезала Мариам.
– Но ведь…
– Дети не умирают.
– Битси посоветовала ей не переживать по этому поводу, потому что она вернется и станет кем-то другим.
Мариам вздернула брови.
– Но Сьюзен ответила: «Я не хочу быть кем-то другим, я хочу быть мной!»
– Еще бы! – сказала Мариам. – Битси чокнутая, так девочке и скажи.
– Ох, Мари-джан!
– Нечего навязывать свои выдумки чужим детям.
– Она только добра желает, – заступилась Зиба.
Мариам все же позволила себе насмешливо присвистнуть, хотя и знала, что Зиба права: Битси всего лишь пыталась приободрить Сьюзен. И она так их выручила, пока Мариам была в Вермонте, – не только по вторникам и четвергам забирала Сьюзен к себе, но и на всю субботу: матери Зибы пришлось срочно удалять аппендикс. Итак, Мариам сочла своим долгом пригласить Джин-Хо на весь день к Сьюзен в первый же вторник по возвращении. Брэд привез дочку в комплекте с завернутым в полотенце купальником, и девочки все утро провели в надувном бассейне. После обеда, пока они «дремали» в гостевой комнате наверху (на самом деле, конечно, перешептывались и хихикали), Мариам приготовила две кастрюльки курицы с баклажаном и, когда настало время провожать Джин-Хо домой, прихватила с собой одну из кастрюль угостить Дональдсонов.
– О, это то, что я думаю? – заговорила Битси, едва открыв дверь. – Я тот самый запах чую, да, то, что я думаю? Вы приготовили мое самое любимое!
– В знак благодарности, – сказала Мариам. – Вы так любезно взяли на себя заботу о Сьюзен.
– Я была рада это сделать! Заходите же.
– Нам пора домой, – сказала Мариам.
– Я только что приготовила целый кувшин чая со льдом.
– Спасибо, но…
– Ах, я забыла! – спохватилась Битси. – Вы такой пурист насчет чая. Наверное, вам не нравится, когда в него кладут лед.
– Ничего подобного, – ответила Мариам, хотя и правда никогда не понимала, в чем тут смысл.
Почему-то ее ответ Битси истолковала как готовность принять приглашение, развернулась и повела их в дом. Девочки поскакали следом, и Мариам нехотя вошла, недоумевая, как это получилось, что она согласилась.
– Я не оставила Зибе записку, – предупредила она, ставя кастрюлю на кухонный стол. – Она будет беспокоиться.
