Одно обидно: к их встрече он пробыл в стране уже пять дней из намеченных трех недель. Скоро ему уезжать. Родственницы Мариам вновь забеспокоились, стали задавать почти прямые вопросы. Один-другой дядюшка возникал и с надеждой поглядывал на Кияна всякий раз, когда тот заходил в гости.
Мариам притворялась, будто ничего этого не видит. Жила весело, независимо.
Как-то раз после английского семинара она сбегала с друзьями по длинной лестнице и увидела, что внизу ее ждет Киян. Несмотря на весну, резко похолодало. Он надел коричневую вельветовую куртку, поднял воротник – и вдруг показался ей таким американским, иным. Он смотрел в другую сторону, туда, где пассажиры садились в автобус. Этот сильный, четко очерченный профиль… внезапно желание пронзило ее.
Он обернулся, увидел Мариам и почему-то без улыбки следил за тем, как она приближается. Когда она остановилась перед ним, он сказал:
– Наверное, нам следует сделать то, чего они хотят.
И она ответила:
– Ладно.
– Ты поедешь со мной в Америку?
И она ответила:
– Поеду.
Они пошли от университета вместе, Мариам прижимала книги к груди, Киян глубоко запихал руки в карманы.
Выяснилось, что вместе с ним она уехать не успеет, оставалось всего четыре дня. Церемонию провели заочно в июне – Киян по телефону из Балтимора, Мариам в свадебном платье западного образца, в пол, вокруг члены обеих семей. На следующий вечер она улетела в Америку.
Мать держала Коран над ее головой, когда Мариам переступала порог родительского дома, все женщины плакали. Словно они и не молились о том, чтобы поскорее выдать ее замуж, – с самого дня ее ареста.
Мариам не принадлежала к числу тех иранцев, для кого Америка была землей обетованной. Ее саму и ее университетских друзей Штаты сильно разочаровали: демократия, к их величайшему изумлению, поддержала монархию, когда престол шаха пошатнулся. Так что в новую страну она ехала отчасти взволнованная, но отчасти и настороженная. (Но в глубине души – постыдно ликуя при мысли, что никогда больше не придется ходить на политические собрания.) Главное же – она ехала к Кияну. Даже самые близкие подруги не знали, насколько он завладел каждой клеточкой ее мозга. Когда она вышла в зал балтиморского аэропорта и там он ее ждал в рубашке с короткими рукавами, обнажающими незнакомые ей худые руки, Мариам на миг ощутила шок: разве об этом мужчине она грезила дни напролет?
Ей было девятнадцать, она не умела готовить, мыть пол, водить автомобиль, но Киян явно считал, что она со всем как-нибудь справится. То ли ему не хватало самого элементарного сочувствия, то ли он был столь лестного мнения о ее способностях. Порой Мариам склонялась к первой версии, порой к другой – день на день не приходится. Бывали хорошие дни, а бывали плохие – поначалу больше плохих. Дважды она собирала вещи, чтобы ехать домой. Однажды она обозвала мужа эгоистом и опрокинула кувшин йогурта ему на тарелку. Он что, не видит, как она одинока – всего лишь женщина, без помощи и защиты?
В ту пору за границу не звонили так часто, как теперь, вместо этого Мариам писала матери письма. Она писала: «Я привыкаю и ко многому приспособилась», она писала: «У меня появились друзья, и мне здесь вполне хорошо», и со временем это стало правдой. Она записалась на водительские курсы и получила права, она училась по вечерам в университете Таусона, она впервые приняла гостей. Постепенно Мариам сообразила, что и Киян вовсе не был так привычен к американской жизни, как ей думалось. Он одевался более формально, чем коллеги, и не всегда понимал их шутки, почти не владел обиходным, разговорным английским. Это открытие вовсе ее не разочаровало – напротив, Киян стал ей милее. По ночам они спали, свернувшись и прижимаясь друг к другу, словно два орешка кешью. Ей нравилось утыкаться носом в густые влажные кудри у него на затылке. Вот уж чего самые могущественные и мудрые тетушки не сумели бы организовать.
Насчет барашка на решетке Сами сомневался – как бы соседям не досадить дымом. В итоге Зиба добавила в меню другие блюда, ее мать приехала за неделю до праздника и помогла с готовкой. Вечерами к ним присоединялась и Мариам. Они чистили баклажаны, лущили нут, резали лук, так что слезы струились по щекам. Сьюзен поручалось мыть и замачивать рис. Мариам растроганно следила, как девочка стоит на стуле у раковины, такая маленькая, фартук укрывает ее до кончиков пальцев на ногах, и сосредоточенно помешивает рис в дуршлаге с холодной водой. За работой она пела ту песенку, что Битси разучивала с девочками для праздника. Очевидно, Битси отказалась от надежды выучить встречающих чему-то новому, вместо «осточертевшей “Они едут из-за гор”», как бедолага в сердцах высказалась, и целиком сосредоточилась на самих девочках. Выписала диск с корейскими детскими песенками, но, к своему огорчению, не нашла ни единого английского слова даже на лейбле. «Это с тем же успехом могут оказаться похоронные плачи», – жаловалась она Зибе. Впрочем, выбранная ею песенка совсем не походила на плач, бойкая, нахальная мелодия, хор подпевал «О-ла-ла-ла». Мариам сочла эту песенку очень милой, хотя Сьюзен и говорила, что им с Джин-Хо больше нравится другая. Она спела оттуда одну строчку – «По-по-по», так это воспринималось на слух – и согнулась пополам от смеха.
Мариам улыбнулась и покачала головой. Ее поразило, с какой легкостью Сьюзен уловила непривычные ритмы, словно ее корейские корни и впрямь были живы. Но вот она стоит и встряхивает сито с рисом тем решительным, от себя, движением, что знакомо любой иранской хозяюшке.
В кухне все поневоле сближались, и даже миссис Хакими осмелилась обратиться к Мариам просто по имени.
– Достаточно ли мяты, Мариам? – заговорила она на фарси.
И, как назло, Мариам не сумела вспомнить имя своей сватьи, но все-таки вывернулась:
– Ну, ты же в этом разбираешься гораздо лучше, – использовав на фарси дружеское «ты».
Почему они до сих пор держатся столь формально? Им бы давно следовало стать почти сестрами. Вероятно, Хакими считают ее чересчур независимой, подозревала Мариам. Или же необщительной. Что-то в этом роде.
Зиба пустилась обсуждать список гостей.
– Нам бы надо побольше пригласить с нашей стороны, – рассуждала она. – Как жаль, что у Сами нет братьев и сестер. Дональдсонов всегда так много. Вы бы могли позвать Фару, например?
– О! – сказала Мариам. – Ну… – И умолкла.
Фара, скорее всего, приняла бы приглашение. И с ней бы приехал Уильям, разве что ему бы помешал ретроградный Меркурий или еще какая нью-эйджевская фигня. Они бы провели у Мариам неделю, а то и больше, и ей пришлось бы участвовать во всех их многочисленных «активностях». Фара прекрасно ладила с Хакими. В прошлый раз, когда Фара приезжала в Балтимор, Мариам пришлось трижды возить ее в Вашингтон на обед, а потом и самой принимать гостей, чтобы отблагодарить всех тех, кто был так мил с ее кузиной.
Верно, верно, она необщительная.
В тот вечер Мариам вернулась к себе, радуясь возможности побыть одной, в тишине и спокойствии своей жизни. На ужин – стакан красного вина и кусочек чеддера. Она включила телепередачу о медведях гризли. Но тут позвонил Дэйв Дикинсон.
