– Можно же не рубить сплеча, подождать немного? Может, у вас просто, как говорится, сердце на мокром месте?
– Я подождала! – сказала Мариам. – Я же не сказала ему сразу, вчера. Я всего лишь сказала, что уже поздно и я устала, пусть отвезет меня домой, утром увидимся. А теперь утром я сперва приехала к вам, объяснить, в чем дело, потому что все, конечно, будут на меня сердиться. Вы будете сердиться, я понимаю, ведь это повредит вашей дружбе с Брэдом и Битси.
– О, из-за этого не беспокойся, – сказал Сами, но Зиба как раз об этом и тревожилась. Ведь они должны были соединиться, слиться в большую счастливую семью. А теперь, что же, и дружбе конец? А девочкам что говорить?
Но Сами был уверен:
– Если не можешь выйти за него замуж, значит, не выходи. Тут не о чем спорить.
– Спасибо, Сами-джан, – сказала Мариам.
Она оглянулась на Зибу, но та не нашла что ответить.
Тогда Мариам сказала, что ей надо ехать.
– Надо поскорее с этим покончить. – Она отказалась от чая и взялась за сумочку. – До свидания, Сьюзен! – крикнула она, проходя мимо гостиной.
Сами проводил ее, но не до машины, ведь он так и оставался в носках. Просто вышел на крыльцо. Зиба задержалась в доме.
– Осторожнее за рулем, – сказал он.
Зиба молчала. Все никак не могла справиться с негодованием. Ничего этого не должно было произойти, хотелось ей сказать. Выкрикнуть это хотелось. Все это было так бессмысленно, так жестоко, и ни малейшего оправдания не было тому, как Мариам вела себя – с самого начала.
Мариам спустилась по ступенькам и пошла в сторону улицы, крепко прижимая к себе сумочку. Она словно бы сильно уменьшилась. В черном блейзере и узких черных брюках – тонкая фигурка, с очень прямой спиной, почти не занимающая места в пространстве, совершенно одинокая.
9
Младшая сестричка Джин-Хо сосала пустышку примерно сто часов в день. Только на время еды пустышку вынимали, но она не любила есть, так что все быстро заканчивалось. Из-за того что Шу-Мэй не ела, она была такой маленькой-маленькой, тощей-тощей. Ей уже два с половиной, а Джин-Хо легко ее поднимала. И вот мама Джин-Хо сказала: пора избавляться от пустышки. Тогда, наверное, у Шу-Мэй появится интерес к еде.
Но это не помогло. «Соска! Соска!» – завывала Шу-Мэй. Она так называла пустышку, потому что так называла ее бабушка Пэт. Мама Джин-Хо сказала:
– Соски больше нет, лапонька.
Но Шу-Мэй не унималась. Она визжала и визжала, пока мама не ушла наверх с головной болью и не закрылась в спальне. Тогда папа Джин-Хо принялся носить Шу-Мэй по дому и пел ей песенку «Большие девочки не плачут», но она продолжала визжать. Наконец папа буркнул плохое слово и посадил ее на диван, не слишком ласково, и пошел в кухню. Джин-Хо тоже ушла в кухню, потому что от визга уши заложило. Она раскрашивала картинки в школьной тетради, а папа выгружал посудомойку. Он здорово грохотал, заглушал даже вопли Шу-Мэй, и время от времени в рассеянности напевал что-то из той песенки, «Бооольшие деееевочки не плааачут», тонким и пронзительным девчачьим голосом. Обычно Джин-Хо злилась, когда родители пели, потому что они в ноты не попадали. Но на этот раз все было окей, ведь папа просто дурачился. «Не плааачууут», – завывал он и на «ууу» голос делал так низко, что даже подбородок к груди прижимал.
И вдруг Шу-Мэй замолчала. Папа Джин-Хо повернулся от посудомойки и посмотрел на Джин-Хо. Стало очень, очень тихо. Он на цыпочках пошел обратно в гостиную, и Джин-Хо, соскользнув с высокого стула, за ним.
Шу-Мэй сидела на диване, листая любимую книгу-картонку, и деловито сосала пустышку – нашла, должно быть, между подушек. Ведь у нее была не одна пустышка, а десятки. Тысяча, наверное, была. По десять в каждой комнате, а еще в коляске, а еще в кроватке и в обеих машинах, чтобы всегда под рукой. Мама Джин-Хо повсюду их с утра собирала, целыми пригоршнями, но, конечно, все до одной отыскать не сумела.
Тогда днем, пока Шу-Мэй спала, мама Джин-Хо объявила новый свой план. Они устроят праздник. Как только Шу-Мэй проснулась, все разом ей сказали:
– Знаешь что, Шу-Мэй? В следующую субботу мы устроим большой праздник и прилетит Со́сочная фея, заберет все твои соски, а тебе принесет чудесный подарок.
Даже Джин-Хо это сказала (мама просила, чтобы она их поддержала).
– Всего через шесть дней она прилетит, Шу-Мэй!
Шу-Мэй молча смотрела на них и чавкала соской. Она редко вообще говорила, потому что рот у нее был всегда занят.
– А какой подарок? – поинтересовалась Джин-Хо, но мама ответила:
– О, это пока секрет.
Наверное, сама не знала. Джин-Хо не дурочка. Если Сосочная фея умеет летать, так и подарок принесет такой, какого обычные люди даже вообразить себе не сумеют.
– А мне Сосочная фея подарок принесет? – спросила она маму.
Мама сказала:
– Ну, вообще-то, нет, ты же никогда пустышку не сосала. Это так замечательно! Сосочная фея очень, очень тебя за это уважает.
– Лучше бы она подарок принесла, – сказала Джин-Хо.
Мама засмеялась, как будто Джин-Хо пошутила, а она вовсе не шутила.
– А как она узнает, что пора прилетать? – спросила Джин-Хо.
– Она же фея.
– Так почему же она не прилетела сегодня утром, чтоб тебе не собирать все эти соски самой?
– Случилось… ну просто некоторое недопонимание, – вздохнула мама.
– А вдруг в субботу опять выйдет недопонимание и…
– Все получится, хорошо? – сказала мама. – Просто поверь мне, хорошо? Раз я говорю.
– Но ведь сегодня же не получилось…
– Джин-Хо! – сказала мама. – Перестань! Мы напишем фее письмо. Так тебя устраивает?
– Думаю, так будет вернее, – сказала Джин-Хо.
Итак, мама села за компьютер и отыскала специальную открытку, на которой аист нес младенца. Потому что картинку с пустышкой так и не нашла. На открытке она напечатала заглавными буквами, чтобы и Джин-Хо могла разобрать:
В СУББОТУ 20 СЕНТЯБРЯ 2003 В 3 ЧАСА ДНЯ ПРИЛЕТАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЗА СОСКАМИ ШУ-МЭЙ.
Она положила открытку в конверт из-под банковских счетов, и вечером, когда жарили курицу барбекю во дворе, мама положила на решетку гриля конверт и все смотрели, как он превращается в дым. Папа Джин-Хо сказал:
– Да чтоб тебя! – и отодвинул щипцами куриную ножку подальше от горелой бумаги.
Мама Джин-Хо ответила:
– Ну да! Ну да! И не говори даже! – И рухнула в шезлонг. – Как я в это влипла? – спросила она папу.
Но потом приободрилась и позвала Шу-Мэй:
– Иди, моя хорошая, посиди со мной.
Шу-Мэй приковыляла и устроилась у мамы на коленях. В тот вечер пустышка у нее была желтая, в форме лежащей на боку восьмерки.
