И наконец, следует отдать должное политической дальновидности и проницательности Дэн Сяопина. В 1992 году, вспоминая начальный период реформ, Дэн сказал:
В самом начале у нас было много разногласий по поводу реформ, и политики открытости… Это в порядке вещей. Я предложил отменить дискуссии. Не вступая в прения, мы экономили время для того, чтобы попробовать разные решения. Если бы мы спорили, все было бы сложнее. Время бы шло, а результатов бы не было. Не надо спорить! Ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути
[111].
Провозглашенный Дэн Сяопином принцип «Никаких дискуссий!» на удивление хорошо сработал, когда потребовалось перенастроить КПК с коммунистических идей на прагматический лад. Большинство китайских лидеров не имели четкого представления о путях развития страны, а потому были готовы воспринять новые идеи. Осознавая глубокие разногласия среди китайского руководства, в частности между ним и Чэнь Юнем, Дэн Сяопин не верил, что теоретические споры смогут привести к политическому консенсусу или решить стоящие перед Пекином проблемы. Китайским лидерам оставалось положиться на «практику в качестве критерия истины» и поддержать эксперименты, инициированные снизу. Сдвиг в сторону прагматизма ознаменовал прощание с идеями Мао и его непосредственного преемника Хуа Гофэна. Вез этого сдвига периферийные революции были бы невозможны.
Когда стартовали рыночные реформы, китайское правительство в первую очередь взялось за промышленность и государственные предприятия. Любой генерал, начавший военную кампанию, посылает в бой лучших, тщательно экипированных солдат. Вполне естественно, что государство точно так же поручит проведение экономических реформ своим привилегированным, самым продуктивным предприятиям. На государственные предприятия в Китае возлагались большие надежды – столь же большие, как объем выделявшихся им инвестиций. Но наиболее мощные силы любого общества – не лучшие агенты перемен, и не только потому, что им выгодно сохранение привычного положения дел. Эти силы часто ментально укоренены в существующей системе и не могут мыслить нестандартно. Они в состоянии только перенастраивать и сохранять систему. Действующие же на периферии силы, напротив, могут предложить новые стимулы, новые умения и новые перспективы – крайне важные для революции вещи. В Китае в авангарде рыночных реформ были крестьяне, безработные горожане и другие маргинализированные участники социалистической экономики.
Третий пленум ЦК КПК 12-го созыва, состоявшийся в Пекине в 1984 году, в качестве главной цели преобразований назвал создание «плановой товарной экономики» – иными словами, рыночной экономики. Это стало поворотным событием в истории китайских экономических реформ. Пленум закрепил завоевания периферийных революций, произошедших в Китае после смерти Мао Цзэдуна, и официально признал законность частного сектора в рамках социалистической экономики. Модернизация социалистической экономики – укрепление государственного сектора – больше не была главным лозунгом реформы. На XIII съезде КПК 1987 года Чжао Цзыян, бывший в то время генеральным секретарем ЦК КПК, официально провозгласил курс на строительство «социализма с китайской спецификой», предложенный Дэн Сяопином еще в 1982 году
[112]. Новая идеология горячо приветствовала введение рыночных механизмов и терпимо относилась к частному сектору. Рыночная экономика должна была постепенно вытеснить централизованное планирование, частная собственность – хотя бы отчасти сравняться в правах с общественной. Никто не ожидал, что за первое десятилетие реформ в китайской экономике произойдут столь разительные перемены.
Глава 4
Птица в клетке: рыночная реформа при социализме
Экономическая реформа в Китае в начале 1980-х годов представляла собой «историю двух экономик» – стагнирующего госсектора и быстрорастущего негосударственного сектора. Последний возник на обочине китайской экономики во время периферийных революций. Честолюбивые предприниматели быстро поняли, что перед ними открываются новые, еще не изученные или недостаточно проработанные экономические возможности, – и поспешили ими воспользоваться. Поскольку на протяжении многих десятилетий в социалистической экономике сохранялся уклон в сторону тяжелой промышленности, в стране существовал дефицит основных потребительских товаров и услуг. О этим надо было что-то делать. В начале 1980-х предприниматели начали предлагать товары, чтобы удовлетворить накопившиеся у населения потребности, и это оказалось крайне прибыльным бизнесом. Самозанятые парикмахеры, к примеру, имели больший доход, чем хирурги в государственных больницах. Лоточники, торговавшие лапшой и закусками, зарабатывали больше ученых-ядерщиков. Лавочники, владельцы небольших магазинов и частных ресторанов – многие из них вышли из рядов «ожидающей трудоустройства молодежи» – в 1980-х годах принадлежали к числу самых состоятельных китайцев. Вполне закономерно, что количество семейных и единоличных предприятий увеличилось с 140 тысяч в 1978 году до 310 тысяч в 1979-м, 806 тысяч в 1980-м и достигло 2,6 миллиона в 1981 году (Ma Licheng 2005: 150–152). Горожане получили товары и услуги, которые государственные учреждения не могли им предложить.
Сельское хозяйство, на момент смерти Мао представлявшее собой самое слабое звено экономики, в 1979–1984 годах продемонстрировало впечатляющий рост производства – на 6,7 % в год. Объем сельскохозяйственного производства вырос с 305 миллионов тонн в 1978 году до 407 миллионов тонн в 1984-м (Wu Li 1999: 886). Более того, благодаря условному одобрению частного фермерства в 1980 году китайские крестьяне постепенно освободились от колхозного ярма и впервые после земельной реформы получили относительную экономическую свободу. 18 июня 1980 года в провинции Оычуань была распущена первая народная коммуна. В конце 1982-го система производственной ответственности крестьянских дворов охватила более 80 % сельского населения, включая деревню Дачжай – образцовую коммуну в эпоху Мао Цзэдуна. Спустя год показатель вырос до 95 %: в сельскохозяйственном секторе завершилась деколлективизация (Chung 2000; Shi Zhengfu 2008).
Самым быстрорастущим сектором китайской экономики на протяжении всех 1980-х годов были волостные и поселковые предприятия. Общая доля сельского населения, занятого на таких предприятиях, выросла с 9 % в 1978 году до более чем 14 % в 1984-м. К середине 1980-х годов на волостные и поселковые предприятия приходилось свыше половины всей продукции, произведенной сельским хозяйством, и четверть всего промышленного производства Китая (Xu Chenggang, Zhang Xiaobo 2008).
Напротив, реформа, которая должна была вдохнуть новую жизнь в государственные предприятия, – начиная с 1978 года она являлась главной задачей китайского правительства – принесла одни разочарования. В рамках реформы госпредприятия получили больше прав на самостоятельное принятие решений и удержание прибыли для собственных нужд. У директоров и рабочих выросли зарплаты и премии. Но каждое предприятие должно было согласовывать с надзирающим органом свои права и долю прибыли, которую ему следовало отдать государству. При этом соображения неэкономического характера (например, политическая власть) часто брали верх над экономической логикой. В результате эффективные предприятия вынуждены были отдавать государству значительную часть своей прибыли, в то время как нерентабельные пользовались государственными субсидиями. Как следствие, эффективные предприятия не всегда развивались, а убыточные в любом случае не разорялись. Вдобавок госпредприятия по-прежнему подвергались вмешательству со стороны разных государственных органов. Согласно китайской поговорке, за ними следило множество «свекровей». Далее, поскольку реформы осуществлялись в рамках унаследованной от Мао структуры децентрализованного управления, местные органы власти создавали разнообразные торговые барьеры, чтобы защитить подконтрольные предприятия в обмен на право влиять на их деятельность. Это сильно мешало реформе госпредприятий. На общенациональном уровне местный протекционизм толкал всю страну по направлению к феодальной экономике.
