Ничего ей, конечно, не понятно, да только впутывать Вальку в неприятности, отягощая ненужными знаниями, тоже несправедливо. Достаточно того, что она притащит мне чистый телефон и я наконец смогу позвонить Оксанке.
Валька обернулась быстро, притащив пакет ранней клубники и коробку с телефоном.
— Ты как, отсюда будешь звонить, мне уйти?
— Нет, не отсюда.
Выяснить местоположение трубы можно запросто, но одноразовый телефон я просто выброшу, тут главное — добраться невредимой до того места, откуда я стану звонить, и вернуться обратно. Потому что за меня, похоже, принялись всерьез, и, возможно, разъяренный Кинг-Конг с горячим омлетом в штанах — наименьшая из моих проблем.
— Так ты недолго? Я киселя наварю пока.
Схватив трубу, я выскочила из квартиры. Терпеть не могу, когда меня жалеют, а Валька, похоже, собирается меня пожалеть.
Это она-то!
Знаете, я обожаю цветущую катальпу. Эти цветы не пахнут так прекрасно, как цветы клена или абрикоса, они не выглядят тончайшим кружевом, как цветущая вишня, но сама катальпа, с ее невероятно зелеными широкими листьями, плотными и идеальными, с ее округлой ступенчатой кроной — и эти огромные соцветия розоватого, желтоватого и белого с бордовыми прожилками цвета… Это красиво, необычно и элегантно. И когда я смотрю на цветущую катальпу, то чувствую присутствие Бога в том смысле, который вкладывают в него граждане, поклоняющиеся Творцу всего сущего.
Хотя, возможно, это лишь моя собственная реальность.
Но сейчас темно, и я бегу мимо цветущих деревьев, лихорадочно соображая, откуда я могу поговорить и потом сбежать настолько быстро, насколько это будет возможно. Нужно несколько путей отхода, если предположить, что меня ищут очень плотно.
Вот здание крытого рынка, который сейчас закрыт, а за ним трамвайное полотно и дальше какие-то гаражи.
Идеально.
Я взбираюсь на дерево, растущее у стены гаража, и сажусь на теплую крышу, пахнущую смолой. Тут этих гаражей гектар, я по крышам сбегу в любую точку, прыгну вниз — и давай, ищи-свищи меня в душной июньской темноте.
— Ксюнька, это я.
Мне нужен ее совет. Мне нужно ее услышать. Мне нужен кто-то, кто… Ну, кто-то близкий, а кроме Оксанки, никого нет. Я не мастерица заводить друзей.
— Вопрос только один: ты в беде?
— И да, и нет.
— Ясно.
За что я люблю Оксанку особо — так это за то, что ей ничего не надо объяснять. Каким-то образом она все понимает как надо, она ощущает меня, и мысль о том, что я могла навлечь на нее большую беду, просто явившись в ее маленькую квартирку, наполняет меня ужасом.
Я уже потеряла Маринку, больше я никого не потеряю.
Когда-то я сама себе поклялась, что больше никогда не привяжусь к кому-то настолько, чтоб его уход вверг меня на самое дно тьмы, и так оно и было, пока не появилась Оксанка с ее смешными колокольчиками на запястьях.
— Помолчи.
Да я и так молчу. Просто ощущение, что вот она, Оксанка, совсем рядом, наполняет меня радостью. Я старалась даже не вспоминать о ней, до того мне было хреново, не думать о том, что могу попросить помощи у нее, потому что не могла, а соблазн иногда был размером с Юпитер.
Но сейчас мне нужно поговорить с ней.
Об Оксанке не знает ни Бурковский, ни Янек, и уж точно не знает мать. Я никогда не приводила ее в их дом — мне нужно было мое собственное пространство, да и не хотела я, чтобы это семейство поджимало губы при виде Оксанкиных нарядов и самодельной сумки.
Они бы ничего не поняли.
И никто из того круга, где я обтяпывала свои дела, не знаком с Оксанкой. Но дело в том, что иногда я с ней созванивалась, и перешерстить мои звонки, чтобы выяснить круг общения, — проще простого, я же не знала, что стрясется такое и мне придется прятаться, звонила ей со своего обычного номера, который у меня уже десять лет.
Я не люблю перемены.
— Башня. — Оксанкин голос звучит озабоченно. — В перевернутом положении, но все равно расклад так себе. Во что же ты вляпалась?.. Смерть не как перемены, хотя и как перемены — тоже, но и как Смерть… Как начало чего-то. О господи!
Конечно, она знала обо всех моих знакомых. Я рассказывала ей и об Алексе, и о Валерии, и, конечно же, она знает, что Валерия убита и что полиция ищет свидетельницу.
— Я ничего не видела.
— Да кто же поверит?.. Погоди, вот еще смерть, и старая смерть как Врата… Ничего не понимаю. — Оксанка вздохнула. — В общем, это самый странный расклад из всех, но по итогу ты победишь. Совет: просто будь собой.
Быть собой — это как? Где она — я? Кто я? Столько масок у меня в запасе, что я и не знаю уже, где мое настоящее лицо. Значит, это мое задание в этой игре? Что ж, если это так, то сдается мне, картина будет неприглядная.
— Ты вернешься. — Голос у Оксанки расстроенный. — Но ты должна быть очень осторожна. И тот, кто тебе враг, — на самом деле не враг.
— Это как?
— Возможно, что там, где ты всегда ставила минус, нужно ставить плюс.
— Ладно, разберусь. Ксюнь, я больше не буду звонить, появлюсь, когда все утрясется.
— Лучше бы ты к нам пришла.
— Ты сама знаешь, что это ни фига не лучше.
Я разбираю телефон и разбрасываю его части в стороны, предварительно вытерев. Сим-карта тоже отправляется куда-то во тьму. Давайте, ребята, поищите меня теперь. Я даже слезу с этих крыш не там, где залезала, я этот район отлично знаю, и вряд ли кто-то знает его лучше, чем я, — из тех, кто явится, чтобы добыть мой скальп, а кто-то непременно явится.
Но я исхожу из того, что я не одна такая умная, где-то еще есть Другие Кальмары, это уж точно.
Перебежав на противоположный конец ряда крыш, я слезаю по дереву в пространство между гаражами, где расположены ворота, и взбираюсь на следующий ряд крыш. Главное, чтоб меня не выдали собаки, а они здесь точно есть.
Но все тихо.
Смерть как начало. Забавно.
6
У Людмилы нет кабинета, у нее просто есть стол на складе с мукой. Мешки муки громоздятся под самый потолок, уложенные на деревянные паллеты, пол чисто выметен, но мучная пыль все равно повсюду — на подоконнике, на столе, поверх бумаг… Но боже мой, как прекрасно пахнет на этом складе! Запах муки можно ощутить только там, где она хранится, — это запах лета, горячего поля, теплого ветра и счастья.
— Вызывали?
Людмила смерила меня взглядом и вздохнула.
— Садись.
Я скромно присела на краешек стула. Что нужно от меня Людмиле, я без понятия — хотя, возможно, она просто лесбиянка, и тогда плохи ваши дела, товарищ призывник.
