У Линды Ньюпорт, видимо, наследников не было. И когда ее не стало, все ее вещи были беспристрастно переписаны государственным исполнителем, занесены в реестр и сохранены. Это были просто вещи, которые покупала Линда или получала в дар, — ее они радовали, но для посторонних людей это было выморочное имущество, подлежащее реализации в доход государства.
И я сейчас, роясь в ее шкафу, ничем не лучше дочери этой самой актрисы — нет, внешне я, конечно, лучше, но морально… Вот платье ее напялила, например. А ведь она шила его по какому-то особому случаю, и возможно, даже надеть не успела. С другой стороны, я сделала это без злого умысла, просто увидела красивое платье и захотела примерить, забирать себе его я не стану. И я знаю, что все эти вещи что-то значили для Линды — не как вещи, а просто что-то значили: радовали ее, давали ощущение стабильности, защищенности.
И тут я ее понимаю, как никто другой, я ведь и сама ужасно люблю хорошие шмотки и разбираюсь в них. В доме Бурковского у меня была огромная гардеробная, где я хранила свои наряды, сумочки, обувь, и Бурковский даже смеялся, глядя на это, — но его моя страсть к шмоткам не раздражала, смеялся он по-доброму, а вот мать здорово бесилась.
Одежда не терпит небрежности, она говорит о том, кто ты, гораздо лучше слов.
И шкаф Линды, набитый платьями, сумочками и шляпками, притягивал меня, словно магнит. Думаю, здесь есть большая гардеробная, ну не может не быть, если принять во внимание этот шкаф. И мне интересно: вот купил гражданин этот дом, наполненный вещами мертвой тетки, и все это напоминает кукольный домик. А теперь здесь, видите ли, что-то не так. А что может быть «так», если здесь, возможно, происходило нечто ужасное? Оно не могло вот так взять и куда-то подеваться.
Ну, даже это полбеды.
Я представить себе не могу, как удалось сохранить этот дом с полным фаршем — в наши-то смутные времена, длящиеся последние сто лет? Но и это не главное. Просто в местах, где случалось нечто скверное, иногда остается… Ну, не знаю что. Раньше я думала, что все об этом знают, просто потому, что об этом помнят вода и ветер. Но, оказывается, эти голоса слышу только я! Правда, у меня хватило ума никогда никому об этом не рассказывать.
Чтоб вы понимали, о чем я говорю, я должна объяснить.
Когда шумит ветер или журчит текущая вода, они шумят голосами и музыкой. Нужно просто встать на ветру или включить воду — и слушать, если охота знать, что и как было, но мне, как правило, неохота, потому что слышно всегда только очень паршивое.
Как-то Бурковский возил нас с Янеком в Веймар, где был концлагерь Бухенвальд, там сейчас музей — ну, все эти печи, бараки и прочие такие штуки. Бурковский хотел нам объяснить, что люди иногда бывают такими сукиными детьми и творят вещи, которые нормальному мозгу не постичь. Но дело в том, что мне об этом говорить на тот момент было уже бесполезно, тьма давно поглотила меня. И железные печи, и газовые камеры, и фотографии трупов меня вообще ни разу не впечатлили, потому все это было уже мертво и молчало много лет, а вот остальное… Они все были там, отпечаток беды остался по сей день, а что хуже всего — там были звуки, таящиеся в ветвях леса, окружающего это место, в журчании воды…
Там, знаете ли, есть лес, ага. И он был, когда там дымился крематорий, и сейчас он там. И мы попали туда в ветреный день, и мне пришлось забрать у Янека наушники, потому что я НИЧЕГО не хотела слышать, а ветер кричал голосами, лаем собак и какой-то классической музыкой. В этой какофонии иногда проскакивал голос женщины, поющей монотонную колыбельную, это было немножечко жутко, и я ничего не хотела слышать.
В этом доме тоже случилось нечто скверное, не такое, конечно, как в Бухенвальде, но тоже не фонтан.
Вообще, я думаю, что есть в мире нечто, что объединяет всю фигню, которая происходит. И если случается какая-то очередная гадость — кого-то убили или кому-то причиняли боль, да бог знает, сколько всего происходит такого, что не должно происходить вообще, то все это просто часть квеста. Это как бы препятствия, определенная система, но препятствия создает не какая-то злобная, специально обученная сущность, а мы сами генерируем их, создаем систему мирового зла, так сказать.
И меня угораздило получить возможность все это слышать.
В этом доме, где точно творилось зло, тоже остался его отпечаток, не мог не остаться. Любое событие проистекает из прошлого и влияет на будущее, это цепочка выбора многих людей, участников Большой Игры. В этом и состоит смысл самой Игры — выбор каждого из нас, и пока, судя по тому, сколько плохого в мире, выбор большинства игроков так себе.
Впрочем, и я игрок не слишком позитивный.
И теперь я стою в пустом доме, наполненном прошлыми эмоциями и желаниями, а дальше-то что? Дом купил какой-то богач, ему нужно здесь жить, а тут все пространство занято вещами прежней хозяйки! Куда он их денет? Выбросит? Но он заплатил кучу денег, чтобы владеть всем этим, и каким-то чудом все оказалось в целости, даже платья сохранились, и я хочу знать, как этот чувак собирается жить в таком доме. Я бы нипочем не согласилась.
А ответ, возможно, лежит на поверхности.
В этом доме никто жить не собирается. И история о голливудской потаскушке тоже фейк, скорее всего, и якобы призраки, беспокоящие хозяина дома… Где он, этот хозяин?
Дом — ловушка, вот только чего ради? Не понимаю конечной цели.
Я снимаю платье и возвращаю его в шкаф. Машинка достирала и закончила сушку, и я могу надеть тунику из черного шелка — раз уж я собираюсь провести здесь какое-то время. Но лучше всего просто уйти, и я двумя руками голосую за это мудрое решение, но очень хочется найти гардеробную и посмотреть. Если Линда Ньюпорт существовала, то у нее сто пудов была гардеробная. И пропустить ее я не могу, это было бы непростительно.
Я спускаюсь по лестнице — в холле сильный запах лилий, а это значит, что поставили их в вазу самое большее сегодня утром, вода в вазе свежая, стебли без гнилостного налета. Я открываю дверь — перед домом лужайка, запах скошенной травы говорит о том, что газон стригли вчера. Все это значит, что здесь все-таки бывают люди, и вопросы, которые я себе задала, остались открыты.
Тем не менее я обещала Людмиле остаться здесь и… Ну, не знаю, чего они от меня ждут. Даже если предположить, что в доме обитает призрак, вряд ли я его увижу — в Валькиной квартире я не видела ничего, а Валька визжала и билась в истерике, в подробностях описывая свои видения.
Так, может, я не способна это видеть, а она может? Зато она не может это прогнать, а я могу.
Ну, это если признать, что теория о призраке состоятельна, хотя я в этом не уверена. Как по мне, то все эти звуки, хранящиеся в ветре и воде, — не более чем звукозапись, не влияющая вообще ни на что, кроме настроения таких же бедолаг, как я, родившихся с ущербным слухом… Хотя, возможно, я вообще такая одна. Но париться на эту тему я по-любому не стану, и не потому, что давно умершему чуваку, которого, к примеру, сажали на кол, было сто пудов хуже, чем мне, а еще и потому, что ни в какую чертовщину я не верю, несмотря на то что Оксанка верит всерьез.
