Учитывая, что по музеям и магазинам я люблю ходить в одиночку.
А тут, извольте видеть, вернулся Янек — догрыз, блин, гранит зарубежной науки, получил диплом и степень и вернулся зачем-то в наш Александровск. Выглядел при этом вполне по-европейски, даже стрижка его, как всегда, идеальная, была творением рук английского парикмахера.
Он собирался пожить дома и решить, что делать дальше.
Я так и не поняла этой его идеи, но дело в том, что в целом мне было плевать на Янека с пожарной каланчи, как и на всю их семейку. Вот так приехал он из аэропорта, и они его ждали, готовились как-то, даже мне что-то говорили насчет семейного обеда, но я в тот день была жутко занята, а потому просто уехала по делам и вернулась под утро. Я и думать забыла, что Янек возвращается, у меня как раз тогда была куча дел, тяжелый день, плавно перешедший в не менее тяжелую ночь, но я заработала денег, и это компенсировало мои моральные судороги от вида блюющих малолеток, перебравших пива.
Деньги многое могут компенсировать.
И вот я возвращаюсь домой, мертвая и довольная, сняв туфли на каблуках, а это очень приятно, почти как деньги, только бесплатно. Я открываю дверь, ощущая при этом, что пропахла табаком, травкой и еще черт знает чем, и вообще мне нужно под душ — а в гостиной сидит Янек. Сидит и пялится в свой телефон, и очень похоже на то, что ждал он именно меня.
Мне это не понравилось вообще.
— Привет, сестренка.
Он всегда так меня называл, и меня всегда это бесило. Я не была ему сестрой, я была Маринкиной сестрой, и даже если Маринки нет, это ничего не значит.
А ведь он знал о Маринке, он подслушивал разговор матери с Бурковским, как и я. Но он не понимал главного: он для меня никто, как и мать, как и Бурковский. Он отчего-то думал, что мы семья, только ни хрена мы не были семьей, это они втроем были семьей, а я нет, а он не хотел этого понимать никак.
И бесил меня ужасно, постоянно влезая в мое личное пространство.
И вот он сидел и смотрел на меня в полумраке гостиной, а я стояла в дверях босиком, с кучей наличных в сумочке, с туфлями в руках, и мне было нечего ему сказать вообще. Обрадовалась ли я его приезду или огорчилась? Да я вообще о нем забыла, и если бы он не торчал среди ночи в гостиной, то и не вспомнила бы, как они все суетились накануне.
Но он был там, и я тоже.
— Привет.
Я хотела только одного: запихнуть шмотки в стиральную машину, принять душ и свалиться в постель. Но у Янека, по ходу, были другие планы, и он, как и его папаша, никогда не принимал в расчет чужие планы и желания. Он привык, что мир вращается вокруг него, вокруг его собственных каких-то хотелок, ему даже в голову не приходило, что кто-то может не рваться болтать с ним, возвратившись после долгого утомительного рабочего дня.
Он вообще не понимал, что это — работать.
Нет, не поймите меня неправильно, я благодарна Бурковскому за то, что он взял нас в свой дом, сумел организовать жизнь матери так, что она выглядела почти человекообразной и оставила меня в покое. И за то, что его отношение ко мне было всегда достаточно ровным и достаточно дружелюбным, чтобы не портить мне остатки нервной системы. В общем, не сочтите, что я неблагодарная. Но я всегда знала, что этот дом — его дом и деньги — его. И если я не встану на ноги, то со временем стану полностью зависеть от Бурковского, а это значит, что его решения относительно меня будут иметь силу, а у меня не будет выбора.
И я сделала все, чтобы этого не случилось.
Это не нравилось Бурковскому — он привык все и всех контролировать, а я крайне редко пользовалась кредиткой, которую он мне выдал, и это не нравилось матери, потому что она постоянно чувствовала себя виноватой за то, что Бурковский взял ее с таким неудобным «прицепом», и постоянно перегревалась, что я не выказываю должной «благодарности» за оказанные мне благодеяния. Но все дело в том, что мне было вообще плевать на то, что этим двоим не нравилось.
Но оказывается, и Янеку не нравилось то, как я живу.
Вот с этого все и началось — с того утреннего разговора. Он ведь неспроста сидел в гостиной, дожидаясь меня, у него был собственный план, который не предусматривал, правда, моего согласия на участие в мероприятиях, а я уже говорила, как отношусь к такой невыразимой легкости бытия.
Только для семейки Бурковских это оказалось почему-то открытием.
Янек отложил телефон и поднялся с кресла. Меньше всего мне хотелось, чтобы он подходил ко мне достаточно близко, чтобы учуять запах, исходящий от моей одежды и волос, — запах тинейджерской вечеринки, которую мне заказали избалованные щенки. Но Янек всегда делал совершенно не то, что нужно, вот и на этот раз он подошел ко мне совсем близко, и уж от него-то пахло отлично.
— В клубе была?
Он никак в толк взять не мог, что я сама и есть клуб, что нанять меня для организации каких-то суперских тусовочных прыгалок хотят слишком многие. Может быть, потому, что сама я не веселюсь на них, я вообще не понимаю, почему это кому-то весело, но я всегда точно знаю, что именно будет весело тем или иным людям.
Вот просто знаю, и все.
— Ага, в клубе.
Объяснять ему что-то у меня нет ни малейшего желания, да и с чего бы.
— А мы тебя ждали к обеду. — Янек рассматривает меня сквозь утренние сумерки. — Мать расстроилась, звонила тебе.
— Я была занята.
Я видела, что она мне звонила, но я была, блин, занята. Я устраивала вечеринку с пуансеттиями, клоунами и эльфами, хотя пуансеттии летом — это реально глупо, это же не Рождество, но если клиент платит за пуансеттии — он получает пуансеттии. Я нашла на одном складе несколько ящиков искусственных, оставшихся с рождественских распродаж, и купила их задешево, а счет выставила ого-го!
В общем, это бизнес, ничего личного.
А Янек постоянно тянет меня в личное — что-то там ноет о семье, о том, что мать, видите ли, расстроилась моим отсутствием на семейном поедании стейков. Но я-то знаю, что вот даже умри я сейчас, она и не почешется, разве что для приличия скорчит постную рожу. А расстроилась она из-за того, что я снова показала себя неблагодарной, ведь меня взяли в дом, кормили-поили-одевали, дали образование и бла-бла-бла. Как будто мне это было нужно. Как будто это что-то меняет в том, что она сотворила когда-то.
Ничего уже не исправить.
И они все просто живут — ну, вот как это говорят обычно те, кто разводит руками чужое горе: ты просто живи дальше. Только никто не объясняет, как жить дальше, когда сбылись твои самые жуткие страхи, а после этого ты один на один с жизнью, а тебе чуть больше восьми лет.
Я выросла, но и только.
— Ты начала курить?
Янек иронично смотрит на меня, и я вижу, как вертятся шарики в его башке: вот он весь из себя отмытый, приехал из заморских стран, из какой-то Лиги Плюща, блин, приверженец здорового образа жизни и семейных ценностей, а тут я — в одежде, провонявшей дымом от табака, травы и спайсов, одета в самые что ни на есть суперские шмотки, с туфлями в руках. Он, видимо, решил, что я всю ночь развлекалась в клубе, вместо того чтобы чинно обедать с семьей в честь его приезда. Самое смешное в этом то, что они все так думали.
