— Ты права, я выгляжу отлично, просто потрясающе! — Лиана смотрит на себя в зеркало и улыбается. — Послушай, Адель, откуда ты все это знаешь, умеешь и так далее?
Спросите у ветра, как он дует, или у рыбы — как она плавает.
— Это просто очевидно. — Я закрепляю гребень в ее волосах. — Все люди разделяются на типажи. По крайней мере, для меня. Ты никогда не замечала, как много похожих людей, даже если брать известных личностей? Кира Найтли и Натали Портман, Дайэнн Уист и Рене Зеллвегер, Гвинет Пэлтроу и Мередит Монро…
— Слушай, я понятия не имею, кто это. Монро… Разве она не Мерилин?
О боги, с кем я связалась и где мои вещи!
— Мерилин тоже Монро, но это распространенная фамилия. А я, собственно, о том лишь толкую, что всех на свете людей можно разделить на типажи. При этом я имею в виду только белых, и не потому, что я расистка, а потому, что для меня это вот так. И типажей на самом деле множество, не только как в глянцевых журналах «зима», «лето» и так далее, типаж — это прежде всего структура лица и особенности фигуры. И каждому идет что-то определенное, можно примерить то и это, если понимаешь типаж.
— А какой я типаж? — Лиана достала телефон. — Есть кто-то, на кого я похожа?
— Конечно. Ты — типаж Джейн Уайман.
Лиана принялась искать в Интернете фотографии актрисы и, отыскав, озадаченно посмотрела на меня.
— Я и правда очень похожа на нее!
— Ну, так а я тебе о чем говорю? Все люди похожи между собой, нужно просто уметь это увидеть.
— А к какому типажу относится, например, Янек?
— Сэм Хьюэн, это же очевидно. — Я наконец решила, как мне привести в порядок Августу. — Только в светлом варианте.
— Потрясающе! И правда, они похожи, словно родственники. — Лиана снова уставилась в телефон, а потом с удовольствием перевела взгляд на свое отражение в зеркале. — Знаешь, я сегодня очень нравлюсь себе.
— Это скоро изменится, если не перестанешь закидываться коксом.
Она отшатнулась от меня, словно я вручила ей живую змею.
Конечно, я ей не мать, и вообще я не склонна кого-то воспитывать или спасать от самих себя. Да я и не собиралась ничего говорить. Но дело в том, что сейчас, когда Лиана видит себя такой, любуется собой, осознание того, что все это она может потерять не из-за старости или увечья, а просто из-за своего пристрастия к наркоте, может отрезвить ее. Она находится на той стадии употребления, когда еще может остановиться сама, без специального лечения, и, возможно, попробует это сделать.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Когда превратишься в мешок с костями, а твой нос разрушится от постоянного употребления, тогда поймешь. — Я рассматриваю ряды платьев, думая о том, что одеть Августу будет гораздо сложнее. — Нет, я не собираюсь читать тебе мораль, ты можешь делать со своей жизнью все, что тебе вздумается, но при этом твоя внешность изменится необратимо, и очень скоро. Просто имей это в виду.
— Я не…
— Ты это папе своему расскажешь, он поверит, а я торчков за свою жизнь перевидала, как яблок на ветке, так что передо мной можешь не распинаться особо. Мое дело сказать тебе, чем ты рискуешь, чтоб это не стало для тебя неожиданностью. Если ты и дальше продолжишь закидываться коксом, то очень скоро в зеркале увидишь совершенно другую личность, и возврата уже не будет, внешность меняется необратимо. Так, что же тебе подобрать, Августа…
Девчонка снова медитирует, прислушиваясь к дому. С тех пор как компания обосновалась здесь, рояль наконец заткнулся, и я этому очень рада. Честно говоря, эти пассажи действовали мне на нервы. Возможно, призраки затаились и впали в ступор от современных нравов, но, судя по этому дому, здесь когда-то такие огни зажигались, что нам и не снилось. А сейчас дом пуст, все мертвы и то, что здесь кипело и горело — страсти, мысли, желания, ненависть, вожделение, — все это ушло без следа и стало неважным задолго до того, как умер последний участник тех событий. А призраки, возможно, остались. Что-то же могло остаться, кроме этих платьев?
И я думаю, что конкретно этих призраков будет очень трудно чем-то пронять.
Все дело в пропорции. В какой-то момент жизни люди просто обрастают связями, событиями, вокруг них кипит, как им кажется, какая-то значимая жизнь, и все это считается важным. Граждане даже убивают по каким-то, на их взгляд, веским причинам — им их жизни представляются чем-то, что будет всегда и останется в веках. А на самом деле нужно просто представить себе, что вам, например, оторвало ногу. Или вы внезапно ослепли. Ну, каким-то образом, случается же. Что из того, над чем вы перегреваетесь и ради чего предаете, подличаете или убиваете сейчас, будет вам важно после этого? Вдруг окажется, что процентов девяносто, а то и больше — событий, переживаний, людей — вообще ни к чему. А вот то, что останется, как раз и есть настоящее.
Дело в том, что пропорции настоящего и ненужного мы устанавливаем сами, и устанавливаем неправильно. Это как убиваться в очереди за последней моделью айфона, вываливая в Инстаграмах предложения «отсосу за новый айфон». Если вдуматься, то айфон — просто кусок пластика, который через год станет устаревшей моделью, но репутация уже погибла безвозвратно, а телефон можно купить другой. Есть вещи, восстановить которые невозможно, и это как раз самые важные вещи. Просто осознание их важности теряется под тоннами ерунды, навязанной нам рекламой, глянцевыми журналами, интернет-сообществом или собственной неспособностью расставить приоритеты, что является признаком хронической инфантильности и прогрессирующего идиотизма.
А пропорция нужного и ненужного часто определяет качество жизни.
Вот Августе, например, плевать на горы шмоток. Она одета в простое черное платье ниже колен, на ногах у нее уродливые не то ботинки, не то туфли, стрижка неопрятная, отросшие волосы торчат во все стороны — девица изо всех сил делает вид, что ей плевать на то, как она выглядит. Это другая крайность, и тоже нарушена пропорция, и если кажется, что она познала дзен, то это даже приблизительно не так.
Ей просто не хватало внимания.
Не думаю, что Валерия смогла заменить девочке мать, да она вряд ли пыталась, и тут не мне ее осуждать, когда Городницкий женился на ней, ей было ненамного больше лет, чем сейчас Августе. После того вечера, когда мы катались с Валерией на карусели во дворе, где она выросла, я часто думала о ней.
Мне было жаль, что она умерла вот так.
Но я думала о том, как она жила, и мне начинало казаться, что смерть ей к лицу. Потому что Городницкий — тот еще гад, и внешне не так чтоб симпатичный — крупный, какой-то квадратный, все в нем выглядит тяжелым: фигура, кулаки, взгляд, челюсть. А еще у него какая-то вечная истерика, он постоянно на взводе, и хотя внешне он этого никак не проявляет, я всегда чувствовала холостые обороты в его башке и всякий раз, видя его, думала: когда он взорвется, столько народу накроет осколками и взрывной волной. Мне никогда не нравилось его присутствие, я терпеть не могла отвечать на его вопросы и вообще проявлять по отношению к нему какую-то вежливость. И если я это делала, то просто затем, чтобы не вызвать его внимания ко мне, я не хотела, чтобы он ко мне присматривался.
