– В принципе я готов.
– В принципе! Ты штык примкни. Ранец сними. Патронов в карманы побольше переложи. Проверь затвор. Индивидуальный пакет с собой?
Я закопошился, сидя на корточках. Андрей непрерывно вел наблюдение.
– Побыстрее шевелись, – торопил он меня. – Фашист небось по телефону подмогу вызвал. Чтобы нас помогли прикончить и раненого забрали.
– Готов я.
– Тогда слушай. Если фриц в вагоне, позиция у него невыгодная: чтоб выстрелить, ему надо либо на площадку выползать, либо разбивать окно и стрелять из окна. И то, и другое несподручно. Если он в кювете сидит перед вагоном, стрелять ему будет удобно. Правда, стрелок он вроде неважный… Мы с тобой с двух сторон на него пойдем, перебежками и ползком. Учти, если фриц в кювете, только сверху на него нападай. Упаси бог с боку от него в кювет влезть – легко уложит, и целиться ему не придется. Хорошо бы захватить фашиста живьем.
– «Ура» кричать, чтобы напугать немца?
– Кричи… Чтобы себя подбодрить… Теперь так, Саня. Расползаемся по канаве в разные стороны, метров на пятнадцать отсюда. И по моему сигналу вперед.
Я двинулся было ползком по канаве. Но Андрей схватил меня за ногу.
– Отставить, Саня. Отставить! Глянь под первый вагон.
Я осторожно выглянул. Между колесами первого вагона шевелились черные тени… Нет, какие там тени – ноги! Не меньше четырех пар сапог топталось на шоссе за трамваем.
– Четыре или пять фрицев прибежали, – сказал Андрей. – Остаемся здесь в обороне… А ну, по фашистским ногам! Дистанция двести метров. Прицел – четыре! Приготовься!
Я положил винтовку в небольшую выемку в бугре, поднял рамку, поставил прицел и стал наводить мушку на самую левую из видневшихся ног.
– Огонь! – скомандовал Шведов.
Я выстрелил. Одновременно ударил и его выстрел. Немцы за вагоном разбежались в разные стороны, за колесные тележки.
– Встречай, Саня, тех, кто слева, из-за второго вагона, появится. Только не стреляй, пока они из кювета на поле не выйдут. Пусть вслепую идут.
– Андрей, это считается бой?
– Считается, Саня, считается. Только целься хорошо. Не торопись. Чтобы наверняка.
Гитлеровцы не заставили себя долго ждать. С моей, левой, стороны показались двое. Они вскочили в кювет значительно левее трамвая.
С другой стороны трамвая, из-за первого вагона, два других немца выбежали на поле. Один из них держал автомат, другой прижимал, точно ребенка к груди, что-то вроде ружья, но гораздо более массивное. «Ручной пулемет!» – сообразил я.
По тому, как шли и осматривались эти двое, было ясно, что они нас не видят. Шведов полулежал вдоль канавы и наблюдал за немцами.
– Стреляйте, – зашептал я ему. – У них пулемет!
– Хороша машина. Пусть они его мне поближе поднесут. Только бы на тех, что слева, мне не отвлекаться. Смотри, не оплошай.
«Шведов, конечно, голова! – думал я. – Он ухлопает этих фрицев, когда они доставят пулемет поближе к нашей канаве. Пулемет станет нашим, и тогда немцы у дороги и в трамвае, сколько бы их там ни было, могут сдаваться!.. А если так не получится? Будет худо! Совсем худо. Нет, пулемет этот должен стать нашим! Во что бы то ни стало! Я, правда, не умею с ним обращаться. Но Андрей-то уж сумеет».
Шведов вдруг встал на колено и прицелился. Стеганул выстрел. Немец, сопровождавший пулеметчика, остановился, удивленно посмотрел в нашу сторону и упал, подогнув колени.
Тотчас слева, из кювета, дружно застрочили автоматы. Я уже не смотрел вправо и не видел, что делал фашист, который шел с пулеметом. Я только слышал, что Андрей выстрелил еще раз и еще. Потом он выругался не то в адрес «своего» фрица, не то в свой собственный. Из этого я понял, что в пулеметчика он не попал. Как бы в подтверждение этой догадки справа застучал пулемет. Очередь ударила в бугор и срезала его верхушку. Мы распластались по дну канавы.
– Дай мне пистолет, – приказал Шведов.
Он пополз вправо. Пулеметчик лежал вдоль канавы лицом к нам. Вот бы сдернуть его вниз! Только бы он не заметил раньше времени, что Андрей к нему подбирается. Пожалуй, заметит. Тогда Андрей погиб! И я, конечно, тоже…
Гитлеровцы, что были левее трамвая, выскочили на поле и побежали к буграм. Я положил винтовку на край канавы, прицелился и нажал на спуск. Приклад ударил в плечо. Немцы продолжали бежать. Десятизарядка не требовала взведения затвора после каждого выстрела. Я стал часто нажимать на спуск. Ни в одного из фашистов я не попал. Заколдованы они, что ли! Почему я так мажу? Надо целиться спокойнее. Вот мушка уставилась в зеленое брюхо гитлеровца. Она подпрыгивает вверх-вниз. Или, может быть, это подскакивает светлая пряжка на его поясе? Не должна прыгать мушка. В первый раз в жизни мне приходится целиться в человека. Я должен его убить. Должен! Потому что это – фашист… Надо целить выше пряжки, чтобы пуля не срикошетировала… Я должен его убить, чтобы помочь Андрею… Надо на мгновение затаить дыхание. Ну вот, сейчас. Теперь я не промахнусь. Стреляю. Фашист раскинул руки, сделал несколько шагов и грохнулся грудью на свой автомат. А второй побежал еще быстрее. Я, почти не целясь, нажал на спуск. Выстрела не последовало. Я расстрелял все патроны. Скорее бы вставить новый магазин!.. Не успеть!
Я всунул палец в кольцо гранаты и стал ждать. Хорошо бы эта зловредная скотина прыгнула сверху прямо на меня, и тогда… Вот сейчас. Вот уже совсем сейчас… Мама, прощай! Немец подбежал уже к самой канаве. И тут раздался выстрел. Одинокий винтовочный выстрел. Немец свалился. Я приподнял голову. От кустов, росших метрах в пятидесяти позади канавы, бежал матрос с винтовкой наперевес.
– Павел! Павел! – завопил я, забыв об осторожности и замахав руками. – Ложись! Справа пулемет! Ложись, Павел!
– Ур-ра! – закричал Павел, продолжая бежать. – Ур-ра! Пулемет ударил длинной очередью.
– Ложись, Павел! – снова закричал я, приседая.
Одинокое «ура!», почему-то особенно грозное от этой своей одинокости, не смолкало. Пулемет продолжал настойчиво строчить. Я посмотрел вправо и увидел Андрея. Шведов бил по трамваю. Зигзагами прошивал он обшивку и окна вагона. Доносился звон стекол.
– Вперед! – прокричал Кратов, перескакивая возле меня канаву. – Бей гадов всех до одного!
– Ура! – закричал Андрей. Он тоже поднялся и побежал к трамваю.
– Ура! – закричал я, выкарабкиваясь на поле. Тут я вспомнил, что винтовка моя не заряжена, а штык остался на дне канавы. Я снова сполз вниз. Скорее, скорее! Руки дрожат. Штык не надевается! Черт с ним! Сую его в ножны. Сидя на корточках, продолжаю кричать что есть силы «ура!». Ранец. Брать? Не брать? Не возьму! Долго надевать. Скорее, скорее! Ведь товарищи думают, что я струсил, спрятался. Скорее! Наконец я выскакиваю и бегу через поле. Кричу «ура!». Меня, кажется, никто не слышит, но я кричу так, что вот-вот надорвусь.
