Когда койка возле Николая Максимилиановича освободилась, старший лейтенант Шнитов перебрался к нему.
Простецкое добродушие Шнитова и прикрытая грустной иронией мягкость Николая Максимилиановича имели одну основу – и тот, и другой с искренней доброжелательностью относились к людям. Позднее, когда раны у обоих стали заживать и на горизонте замаячила разлука, Гамильтон посоветовал Папе Шнитову, которому предстояло попасть в политрезерв фронта, попроситься оттуда в дивизию, где он, Гамильтон, служил. Старший лейтенант так и сделал.
Как-то раз во время разговора в госпитальной палате Николай Максимилианович употребил выражение – «секрет Полишинеля». Шнитов именно так эти слова и расслышал, но решил, что Гамильтон произносит их неточно и что надо говорить – «секрет политшинели». Тогда в этих словах был, с его точки зрения, прямой и ясный смысл, а при гамильтоновском произношении они смысл теряли. «Секрет политшинели», по убеждению Шнитова, это то, что положено знать только посвященному в данное дело политработнику. Гамильтон, допускал Шнитов, как беспартийный мог и не разбираться в столь профессиональном выражении, а потому и произносил его неверно.
И вообще Шнитову давно казалось, что его новый приятель говорит по-русски не совсем правильно, на иностранный манер. Не «дисклокация», как привык говорить Шнитов, а «дислокация», не «прецендент», а «прецедент», не «шофера», а «шоферы», не «алло», а как-то совсем чудно – «альоу»… Ему, разумеется, не приходило в голову поправлять Николая Максимилиановича, но себя он не давал соблазнить «заграничным» произношением и продолжал выговаривать подобные «спорные» слова и выражения по-своему.
Так и не узнал тогда старший лейтенант Шнитов, что Полишинель – это имя веселого героя народных представлений, популярного в европейских странах в эпоху Возрождения. Полишинель, родной брат русского Петрушки, обличал сильных мира сего – правителей и богатеев, но «по секрету» от них. «По секрету всему свету», то есть на весь зрительный зал или на весь столпившийся на площади народ. Отсюда и пошло – «секрет Полишинеля», то есть секрет, известный всем.
Но что же крылось за словами Папы Шнитова «секрет политшинели» по существу? В чем же на самом деле состоял тот «секрет», при помощи которого он сумел расположить к себе полторы сотни солдатских сердец?
Одного лишь хорошего характера и добродушной улыбки для этого не хватило бы.
Папа Шнитов был человеком необычайно деятельным. Он не оставался в покое ни на одну минуту. Ходил быстро, небольшими шагами, немного вразвалку. Куда бы он ни топал в своих широких подшитых валенках, все знали: бежит с очередной заботой. И хотя его тяжеловатая, качающаяся походка менее всего походила на полет птицы, его постоянная беготня – то по расположению роты, то в полк, то в дивизию, а то и в город – более всего напоминала бесконечное снование птицы от гнезда с птенцами снова к своему гнезду.
Сказать, однако, что он занимался буквально всем, что необходимо солдату на передовой, – теплыми портянками, рукавицами, пайками, означало бы ровно ничего не сказать о нем лично. Всеми этими вопросами занимался и капитан Зуев. Забота командира роты о солдатах неизменно выражалась в словах: «Всех накормить!», «Всем выдать курево!», «Всех тепло одеть!». Не было ничего удивительного, когда однажды он по привычке перед атакой воскликнул: «Всем быть в первых рядах!».
Разумеется, и для замполита также было важно, чтобы накормлены были все и чтобы все были в первых рядах. Но Папа Шнитов, такой, каким его полюбили солдаты, в своем особенном, именно ему присущем качестве, возникал там, где данному человеку требовалась вдруг помощь в большом или малом деле, в большой или малой беде. Папа Шнитов был из той породы людей, для которых самая большая радость – приносить радость другим. Поскольку однако, перефразируя слова Маяковского, «планета война» для радости мало оборудована, ему для достижений той или иной цели не раз приходилось прибегать к разного рода ухищрениям и выдумкам. То и дело порождал он самые неожиданные идеи, которые потом неутомимо воплощал. Некоторые его «секреты» были на первый взгляд предельно наивны, зато другие отличались весьма искусной выдумкой.
* * *
Папа Шнитов был начитан в политической литературе и любил повторять известную формулу: чтобы вытащить всю цепь, необходимо ухватиться за главное звено.
Первым главным звеном, за которое он по прибытии в роту ухватился, была переписка солдат. Вызнав адреса родственников своих бойцов, Папа Шнитов засел за работу. Вечерами в своей землянке, при свете фитиля, вставленного в гильзу тонкого зенитного снаряда, он писал письма. Обмакнув вставочку в чернильницу-непроливайку, он сосредоточенно рассматривал кончик пера, будто хотел узнать, что же это перо сейчас сочинит. Потом, как бы выяснив это, произносил «ага!», еще шире распространял по лицу улыбку, склонял голову набок и начинал писать. Он заполнял лист, вырванный из тетрадки, крупным искренним почерком, свободным от каких-либо росчерков и закорючек.
Так священнодействовал он по вечерам больше месяца. Через некоторое время почти все бойцы, по очереди, прочитали в письмах из дома взволнованные строки. Матери, жены и невесты писали, как они плакали от радости, узнав из письма замполита, что их сын, муж или жених является лучшим воином подразделения. Отцы и братья сообщали, что они с гордостью зачитывали письмо замполита – кто на заводе, кто в воинской части. В некоторых деревнях письмо Папы Шнитова о славном земляке читалось на сходках.
Всякий, кто получил из дома такое письмо, хотя и удивлялся, все же не мог не обрадоваться. Солдат шел благодарить Папу Шнитова. Разговор этот каждый старался вести с ним наедине, стесняясь товарищей. Ходить в «самых лучших», как известно, всегда несколько неудобно, будь то в школьном классе, в боевой роте, да и вообще где бы то ни было.
Настал момент, когда каждый боец знал про себя, что он самый лучший в роте. Период этого приятного заблуждения был очень краток. Однажды капитан Зуев, не подозревавший, что стоит перед строем, в котором все до одного «самые лучшие», стал распекать бойца Пантюхова за плохое содержание оружия, за неопрятную подгонку шинели, за то, что тот не бреется вовремя, и за многие другие огрехи в несении службы. При этом капитан, по причине своего неведения, имел неосторожность употребить совершенно недвусмысленные выражения.
– Стыдно, солдат Пантюхов! Посмотри на себя! Ты ведь худший в роте солдат! Хуже всех несешь службу!
Папа Шнитов, только вчера вручивший Пантюхову письмо из дому, делал командиру роты еле заметные знаки и тихо произносил что-то вроде: «Ну уж и худший… Ты уж слишком…». Этим он только подлил масла в огонь.
– А ты, Папа Шнитов, не заступайся! – громко возразил капитан. – Сам знаешь, что это за боец! Вздрючить его давно надо было, а ты заступаешься!
Пантюхов – небольшого роста щуплый солдатик, в шинели не по росту – слушал эти слова молча, стоя по стойке «смирно». Глаза его часто моргали и щурились, точно в каждый из них попала соринка, которую он не мог смахнуть неподвижно прижатыми к бокам руками.
