Моменты обманного этого состояния то наступают, то исчезают. Зато ощущение, будто летом война не такая страшная, как бы не такая всамделишная, как зимой, – устойчиво. Само собой, все это только ощущение. Летом неразлучные друзья – война и смерть – перепахивают свои поля с не меньшим трудолюбием, чем зимой, и «урожай» собирают ничуть не меньший.
* * *
В начале июня сорок третьего года дивизию, в которую входила рота капитана Зуева и Папы Шнитова, отвели с передовой на отдых. Именно в эти дни политработникам Ленинградского фронта стало известно о предстоящем приезде с инспекционной целью дивизионного комиссара Л
8.
Полковник Хворостин, предупрежденный, что Л. может посетить и его дивизию, решил представить ему лучшего замполита Папу Шнитова. С одной стороны, рассуждал полковник, Папа Шнитов и в самом деле добился больших успехов в работе. А с другой – его открытость, простота и добродушная улыбка не смогут вызвать у инспектора ничего, кроме расположения. Особой подготовки Папы Шнитова к ответственной встрече не вели. Трудно было предвидеть, какие вопросы станет задавать Л., а тем более как он станет реагировать на те или иные ответы. Все же одну, необходимую, по мнению полковника Хворостина, меру решили принять. Полковник распорядился одеть Папу Шнитова в новое обмундирование, сшитое по индивидуальной мерке из лучших имеющихся у интенданта дивизии материалов. Времени для этого было еще достаточно.
Когда стал известен день прибытия Л. в дивизию, Папе Шнитову было передано приказание явиться заблаговременно в политотдел, который размещался тогда в многоэтажном доме на Большой Кузнецовской улице, невдалеке от Международного проспекта. Утром назначенного дня Папу Шнитова, одетого во все новое, «с иголочки и с шильца», подвели в мастерской к зеркалу. Он был неузнаваем. Округлое его лицо с заметными скулами было зажато между ядовито-малиновым околышем фуражки, зеленый верх которой был заглажен блином, и лентой целлулоидного подворотничка. Жесткий этот ошейник подпирал подбородок и затылок, не давая ни опустить, ни повернуть голову. На серой габардиновой гимнастерке сверкали начищенные зубным порошком пуговицы. Над каждым карманом по обеим сторонам груди красовалось по медали. Справа под зеленой муаровой пирамидкой желтела медаль «За оборону Ленинграда». Слева на красной муаровой полоске светилась белая – «За боевые заслуги». Посередине живота сверкала пряжка офицерского ремня с начищенной до блеска звездой. Синие суконные бриджи с малиновым кантиком, более ярким, чем у капитана Зуева, были заправлены в голенища хромовых сапог…
Оглядев себя в зеркале, Папа Шнитов припустился бежать на второй этаж. Встретив по дороге бойца из своей роты, он пригнул голову и пробежал мимо, еле ответив на приветствие. Боец его не узнал. Это, с одной стороны, обрадовало Папу Шнитова, с другой – укрепило в принятом решении. Благополучно добравшись до своей комнатушки и заперев дверь, он стал лихорадочно сбрасывать новые «доспехи». Через несколько минут на нем была его обычная одежда – пилотка с потемневшим от пота низом, хлопчатобумажная гимнастерка, такие же штаны с двойными наколенниками, кирзовые, изрядно стоптанные сапоги.
В этом, как говорили в старину, своем виде он и отправился в политотдел дивизии. На душе у Папы Шнитова, когда он шел по Международному проспекту от здания института, где стоял его полк, в сторону Большой Кузнецовской, было спокойно. Он был самим собой. А бояться грозного начальника ему нечего. Он знал, что во всем честен. И не только внутренне – это уж само собой, но и внешне. Теперь, после того как сбросил с себя маскарадную одежду, он и вид имел честный. Такой, какой как уж есть. Такой, какой у всех его товарищей по должности и по работе – у фронтовых политруков, или, как их стали называть, замполитов.
* * *
Полковник Хворостин, которому Папа Шнитов доложил о своем приходе, был обескуражен его видом.
– Ты же меня зарезал без ножа! – ахнул он, обхватив голову руками. – Как же я тебя в таком виде предъявлю дивизионному комиссару?!
– А чем у меня плохой вид, товарищ полковник? – недоумевал Папа Шнитов. – Я же с настоящего фронта, а не с того, который под Алма-Атой на кино снимают… Ну а если не гожусь, предъявите вместо меня артиста. Роль он лучше меня сыграет.
– Но я же приказал тебе одеться в новое обмундирование! Почему не выполнил приказ?! – продолжал кипятиться полковник.
– Приказ я выполнил… Как это можно приказ не выполнять?!
– Вот именно!
– Я все новенькое надел, товарищ полковник. И даже в зеркало погляделся. Хорошо, что никто меня в таком виде не узнал. Конфуз сплошной. Карикатура! На улицу нельзя было показаться. Пришлось скинуть все это. О чем вам и докладываю.
Полковник Хворостин живо представил себе Папу Шнитова в виде военного щеголя и невольно улыбнулся:
– Ну, шут с тобой. Может, и верно так лучше. Иди этажом выше, в квартиру, где инструкторы живут, и жди вызова.
В верхней квартире, где в помещениях для инструкторов собрался чуть ли не весь политсостав дивизии, Папа Шнитов пробыл часа полтора. До приезда инспектора в квартире было шумно. Все говорили, курили. За столом в большой комнате резались в домино… Когда Л. приехал и зашел к полковнику, разговоры почти прекратились и домино со стола исчезло. Из нижней квартиры сюда стали подниматься какие-то невидимые волны, подобные тем, которые проникают в институтские коридоры из-за дверей аудиторий, где проходят трудные экзамены, и которые превращают в тихих пай-мальчиков и девочек даже самых шумных студентов.
Поднявшийся к инструкторам адъютант полковника Хворостина сказал полушепотом:
– Папа Шнитов, тебя вызывают.
Все офицеры разом вскочили и стали наперебой напутствовать своего товарища.
– Держись, Папа Шнитов!
– Не испорть картину!
– Ни пуха ни пера!
– Главное – не бойся!
– А чего мне бояться? – спокойно улыбнулся Папа Шнитов. – Дальше фронта не пошлют. Из мужиков не выгонят.
Через несколько минут он входил в кабинет полковника и докладывал:
– Товарищ дивизионный комиссар! Старший лейтенант Шнитов явился по вашему приказанию!
Л., сидевший в кресле за письменным столом полковника, блеснул на него сталью серых глаз и сказал:
– Ясно. Садитесь.
Папа Шнитов опустился на стул перед столом и бросил на полковника Хворостина взгляд, означавший: «Вот видите, он и внимания не обратил на мою амуницию».
Полковник, сидевший возле торца стола, по правую руку от инспектора, отвел глаза и, как показалось Папе Шнитову, вздохнул. Несколько минут длилось молчание. Инспектор листал личное дело замполита Шнитова. Папа Шнитов успел за это время внимательно рассмотреть Л. Человек как человек. Темные с проседью волосы чуть вьются. Лоб невелик. Нос тоже. На коверкотовом френче ордена Красного Знамени. Целых три штуки!
