Вода бежит в огород по канаве,
А в саду уж созрел виноград.
Когда доходили до слов:
Милая моя крепко любит меня,
Так отдайте ее за меня,
распорядитель игры выводил из хоровода одну девушку за другой и становился на место. Когда все девушки оказывались по левую руку от него, первая часть игры заканчивалась. Тогда меняли припев, называя по имени юношу, который должен был встать между двух девушек по его собственному выбору — так и развлекались девушки и юноши из народа: распевая песни и танцуя, держась за руки, кружась в хороводе. Совсем иным был бальный танец, медленный, размеренный, сдержанный, целомудренный, более приличествующий знати и богатым горожанам. Церковь не осуждала его — не то что народный танец, непринужденный, вакхический, чувственно-эротический: считалось, что, когда народ веселился, можно забыть на время о строгости нравов. Однако богатые буржуа хорошо знали (о чем свидетельствует тот же «Декамерон») фривольные народные песни и танцы: весельчак Дионео хочет затянуть одну из таких песенок, несмотря на полусерьезные, полушутливые протесты со стороны молодых дам.
Во Флоренции, как и в других местах, любовь к пению и танцам была столь велика, что, как только наступало теплое время года, пели и танцевали на лугах, окружавших город, особенно в Майский праздник, и на городских улицах. «Веселые компании» молодых людей, празднично одетых, под водительством избранных ими короля и королевы ходили по центральным кварталам города.
Во Флоренции народная музыка была одним из проявлений музыкальной жизни. Другая ее форма была представлена музыкой, которую мы назвали бы «литературной», поскольку она сопровождала стихи Данте, его современников и друзей.
Союз поэзии с музыкой ведет свое происхождение, как известно, из Прованса.
[308] В Италии после Альбигойских войн начала XIII века нашли убежище несколько провансальских трубадуров. У них появились ученики, из которых наибольшей известностью пользовался Сорделло Мантуанец, заслуживший похвалу Данте за то, что, «отказавшись от просторечного слога», сочинял «изысканнейшие стихи» («О народном красноречии», I, XV, 2). Данте поместил его в чистилище, его встреча с Вергилием — один из наиболее волнующих эпизодов поэмы (Чистилище, VI, 58 и след.). Сближение провансальцев с итальянцами породило поэзию и музыку, ставшие общим достоянием обеих культур. Сам Сорделло одинаково хорошо писал как на провансальском, так и итальянском языках. Именно в эти годы в Италии прижились провансальские музыкальные жанры: баллада или «танцевальная песня», любовный диалог (contrasto), сирвента и дискорда. Провансальское влияние было столь сильным, что затронуло религиозную поэзию, подчеркнув родство между хвалебным гимном и балладой: «Строфе предшествует и следует за ней рефрен, мелодия которого полностью или частично используется для последней части строфы».
[309] К сожалению, от итальянского музыкального творчества, развивавшегося под провансальским влиянием, следов почти не осталось. Не потому ли, что утрачены рукописи? Не только. В Италии просто не существовало полифонической школы, сопоставимой с теми, что действовали, например, в Сен-Марсьяль или Нотр-Дам. «Музыкальная жизнь Италии, по крайней мере до расцвета „нового искусства“ (Ars Nova) в XIV веке, имела второстепенное значение, в том смысле, что она оставалась в рамках скромной локальной деятельности, основываясь на заимствованном репертуаре».
[310] Вместе с тем она породила чрезвычайно важный культурный феномен: итальянцы поначалу и не стремились быть оригинальными, усваивая южно- и северофранцузские влияния; взаимопроникновение культур, облегчавшееся свободным перемещением жонглеров и трубадуров, способствовало появлению своеобразного единого репертуара.
[311] Лишь позднее с возникновением школы «нового сладостного стиля» (dolce stil nuvo), выдающимся представителем которой являлся Данте, в полной мере проявится оригинальность собственно тосканского, флорентийского творчества. И, несмотря на гордость и сознание собственной значимости, Данте счел своим долгом высказать признательность всем поэтам по ту сторону Альп, давшим образцы любовной поэзии, и в их числе Арнальду Даньелю, о котором он говорит в «Чистилище» (XXVI, 115–148). В поэтическом отношении «новый сладостный стиль» ничуть не уступал провансальской поэзии, напротив, его достоинства были таковы, что ему могла соответствовать только музыка флорентийского «нового искусства», спустя некоторое время вступившего в пору расцвета. К великому сожалению, «новое искусство» во Флоренции времен Данте делало только свои первые шаги.
Ограничимся рассмотрением канцоны (песни), главного поэтического и музыкального жанра в эпоху Данте.
[312] Поэт разработал его теорию в трактатах «О народном красноречии» и «Пир», сочинил превосходные канцоны, одну из которых исполняет персонаж «Чистилища», певец и композитор Каселла. Каселла обладал талантом, его пение трогательно:
«Любовь, в душе беседуя со мной», —
Запел он так отрадно, что отрада
И до сих пор звенит во мне струной.
Мой вождь, и я, и душ блаженных стадо
Так радостно ловили каждый звук,
Что лучшего, казалось, нам не надо.
(Чистилище, II, 112–118)
Эта канцона Данте, которую он снабдил длинным ученым комментарием, насыщена двойным и тройным смыслом; поэт включил ее в третью книгу трактата «Пир» и посвятил Беатриче, достоинства и красоту которой прославлял:
В ее явленье радость всех времен,
И в облике ее блаженство рая.
На очи и уста ее взирая,
Амор принес ей множество даров.
Наш скудный разум ею превзойден.
Так слабый взор луч солнца, поражая,
Слепит…
(Пир, III. Пер. И. Н. Голенищева-Кутузова)
Впрочем, нас в данном случае интересуют не собственно литературные достоинства или скрытый смысл канцоны, а ее музыкальное сопровождение и, более широко, проблема связи любовной поэзии и музыки во времена Данте.
Прежде всего, перед нами встает непростой вопрос: по мнению некоторых комментаторов, процитированная канцона Данте вовсе не была положена на музыку его другом композитором Каселлой — по той простой причине, что во времена Данте канцоны были предназначены для чтения, а не для исполнения в качестве песен. Если предположить, что рассказ Данте правдив и Каселла пел ему его собственную канцону, положив ее на музыку, то музыка «не только не могла добавить красоты к поэтическому тексту, но и, вероятнее всего, утяжеляла его».
[313] Высказывается даже мнение, что эта музыка, если она вообще существовала, скорее всего представляла собой своего рода импровизированный речитатив, что объясняет практически полное отсутствие записей инструментальной музыки. Вместе с тем вполне вероятно, что этот вид музыкального аккомпанемента не являлся оригинальным произведением, он заимствовался из провансальской или французской, иногда из церковной музыки, под которую исполняли светские тексты (так называемый contrafactum). Может быть, стихи и музыка рождались одновременно, в зависимости от таланта автора. В любом случае, «эпоха Данте знаменовала собой конец изначальной идентичности двух этих искусств. В дальнейшем канцона отбрасывает свою музыкальную оболочку, чтобы стать чисто литературным произведением».
[314] Но от чего отказалась канцона, то приобрел другой литературный жанр — баллада, структура которой сводилась к единственной строфе, а поэзия «приобретала традиционный тон», из чего следует, что «стихи служили всего лишь поводом для пения».
[315]
