Вдали от России живо интересовался ее делами, требовал сведений из Москвы обо всем, жадно вникал в суть происходящих событий, следил за действиями Карла XII.
Близко к сердцу принимал дела друзей, готов был помочь им деньгами и советом.
Благочестив, сердоболен к нищим.
Хозяйствен, распорядителен (все поручения отца по управлению государством выполняются безукоризненно).
Он все же человек более ума, нежели действий. О внутренней, скрытной работе мысли, душевных исканиях свидетельствуют выписки его из Барония (Бароний — цесарь, кардинал, автор колоссального труда по церковной истории «Annales ecclesiastici», о котором один из русских ученых прошлого высказался так: «начитанность Барония и его обширное знакомство с рукописными сокровищами, из которых иные и теперь еще не сделались достоянием печати, наконец, свод всего литературного материала, доступного его учености и исключительному положению, справедливо обеспечивает за «Анналами» Барония почетное место между источниками церковной истории»).
Считая учение протестантов ересью и склоняясь к мысли, что католичество достойно полемики как исповедание церкви, Алексей Петрович в то же время крайне отрицательно относится к унии, признанию папы римского главой православной церкви. В том, возможно, сказалось влияние русского духовенства, с которым однажды он коротко сошелся. Об этой близости часто пишут. Но не забудем следующего: и в среде духовенства находились люди остро чувствующие опасность утраты Россией самостоятельности в случае подчинения папизму. Именно поэтому, делая выписку из Барония: «Иустиниан будто писал к папе, что он (папа. — Л.А.) глава всем», царевич делает помету на полях: «Не весьма правда, а хотя бы писал, то нам его письмо не подтверждение».
«При всей своей религиозности, — замечает А. В. Петров, — Алексей, однако, не был фанатиком, слепо верующим в нелепые подчас рассказы о всякого рода чудесный явлениях. Например, он считал «сумнительным» рассказ о том (у Барония. — Л.А.), «яко милостивый Господь бог от своего к людям попечения, даде с воздуха хлеб, аки манну в пустыни». Вызывают у него усмешку и «сумнение» и некоторые другие церковные предания.
Имел на вещи собственный взгляд и суждение. Обладал незаурядной волей и умел отстаивать свое мнение.
Посланник фон Лоос писал 1 июля 1718 года о собрании сената, на котором Алексею Петровичу предъявлены были серьезные обвинения: «Царевич перед всем собранием с необыкновенным хладнокровием (которое, по-моему, граничило с отчаянием) сознался отцу в своем преступлении, но далеко не выразил ни малейшей покорности царю, не просил у него прощения; он резко объявил ему в глаза, что, будучи вполне уверен в том, что он нелюбим отцом, он думал, что это сознание избавляет его от обязанности любви, которая должна быть взаимна. Он полагал себя вправе обнаружить свою ненависть против него, вступаясь за угнетенный народ, который стонет под игом слишком тяжелого правления и который готов оказать ему, царевичу, всякую помощь, какой он только попросит для проведения в исполнение своих возвышенных намерений».
Внимательное чтение выписок из Барония, сделанных царевичем в 1714 году в Карлсбаде, во многом уясняет духовный облик двадцатичетырехлетнего человека.
Он не любил войны. Говорил, впрочем, о том и сам Петр. Отмечала это и теща Алексея Петровича:
«Я натуру царевича знаю: отец напрасно трудится и принуждает его к воинским делам: он лучше желает иметь в руках свои четки, нежели пистолеты».
В трудах Барония царевича привлекает увещание полководца Велисария к воинам (523 г.): «Молю, руки свои от обиды ближняго удержите… суетна есть крепость и сила без правды… силою что взимати и чуждее исти безчестное дело есть».
Но более серьезна его ссылка на кесаря Феодосия (389 г.), который перед войной не облагал подданных большими податями, он не хотел быть для них бременем более тяжелым, чем враги. Феодосий же запретил солдатам брать силой у населения волов, коров, масло, дрова, вредить их жилищам.
Обратим особое внимание на отметку его «Изрядной речи Иоанна Квестора ритора к Маврикию цесарю». «Умей своеволство владения разумом обуздовать, владение бо высокое быстро есть и благая умышления обгоняют, — говорится у Барония, излагающего эту речь. — Не имей о себе мнения, яко паче иных мудрее еси, еще и всех благополучием превосходен. Любовь себе, а не страх у подданных ходатайствуй. Увещание и наказание, аки едину власть вместо ласкательства, приемли. Правда да спит с тобою».
Привлекает его особое внимание рассказ Барония о кесаре Иустиниане и его сенаторе, которому царь поручил вывести злоупотребления, творимые сановниками. Сановники эти наносили народу «обиды и озлобления» великие. Сенатор принялся предавать суду всех обидчиков, невзирая на их положение.
«Не цесарское дело вольный язык унимать, не иерейское дело, что разумеет, не глаголати», — отмечает он изречение Амвросия.
По ряду его отметок можно судить о резко отрицательном отношении царевича Алексея Петровича ко всякого рода злоупотреблениям властью, стяжательству, жестокости, преследованию свободы слова, неправосудию, которые он наблюдал не только за царскими сановниками, но и за самим государем.
Осуждал он и тех духовных лиц, которые, в угоду царского величества, потакали его дурным наклонностям.
Несомненно думая о судьбе матери, Алексей делает выписку о неправильности пострижения женщин до сорока лет.
Ему ненавистна мачеха. Ненавистна по многим причинам. Видимо, личностные качества вызывали неприязни к ней, даже брезгливость. Не потому ли так многочисленны выписки из Барония о коварных и хитрых наложницах, обманывающих или убивающих государей.
Вероятно, помышлял он и о том, как убрать ее от престолонаследия. «Собор в Гишпании установил, чтоб королевы по смерти мужей не брачились, пошли бы в монастырь».
Царевича Алексея Петровича пугала возможность подчинения России папизму или протестантизму, и он все чаще думает об изгнании немцев из России.
Замкнутый и осторожный, в узком кругу близких людей бывал, приняв кубок (и не один), опасно откровенен.
— Когда буду государем, я старых всех переведу и изберу себе новых, по своей воле буду жить в Москве, а Петербург оставлю простым городом; кораблей держать не буду, войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым владением, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле.
Брюс, которому, впрочем, нельзя полностью доверять, свидетельствовал, что царевич грозился переказнить всех любимцев отца, если вступит на престол.
Ему симпатизировали такие люди, как князь Я. Ф. Долгорукий, Б. П. Шереметев, Б. А. Голицын, Стефан Яворский, Д. М. и М. М. Голицыны.
Князь Д. М. Голицын, которому явно были близки мысли царевича, говорил:
— К чему нам нововведения, разве мы не можем жить так, как живали наши отцы, без того, чтобы иностранцы являлись к нам и предписывали нам новые законы?
