«Своей воли не доставало, а чужая не сдерживала», — подумалось посланнику. И еще мысль мелькнула у него: как бы ни была сильна власть у царя, но его юные годы давали фору сильным персонам.
Император так был доволен приемом, оказанным ему испанским посланником, что покинул его дом за полночь.
Через день в посольство явился придворный церемониймейстер Габихтшаль и передал приглашение Петра II прибыть во дворец на бал, даваемый в ознаменование счастливых родов герцогини Голштинской. Она подарила супругу сына.
Гости собрались в Грановитой палате.
Играла музыка, блистали нарядами дамы. Приглушенный говор наполнял палату.
Многих насторожило отсутствие на балу сестры государя. Прошел слух, она нездорова. Однако это казалось сомнительным, тем более, что накануне великая княжна провела вечер у герцогини курляндской.
Близкие же ко двору знали, дело объяснялось тем, что Наталья Алексеевна ревновала брата к тетке, Елизавете Петровне.
Император, не дождавшись сестры, открыл бал и поспешил пригласить на танец цесаревну Елизавету. Стройная, очаровательная, с удивительными голубыми глазами, всегда веселая Елизавета была душою общества молодых людей. Мастерица смешить всех, она всякий раз ловко представляла кого-нибудь, особенно герцога Голштинского.
Петр II был побежден ее красотою и ласками, не скрывал любви к ней даже в многолюдных собраниях. Боялись, чтоб она не завладела его сердцем совершенно и не сделалась императрицею. Впрочем, острый глаз царедворцев на сей привязанности строил свои расчеты.
(«Изо всего, что я видел, мог понять и наблюсти на сказанном придворном бале, позвольте мне вывести одно пророчество, — писал в очередной депеше дюк де Лириа. — Царь протанцовавши несколько минут, после трех контрадансов ушел из танцовальной залы в другую, где поужинал и уже более не танцовал; но принцесса и фаворит не пошли с Его Величеством и остались танцовать. Я заметил, что царь, стоя вдали от них, не сводил с них обоих глаз. Во время самих контрадансов я уже заметил, что Его Величество ревнует. И я имею данные заключить, что честолюбие этого фаворита достигло такой степени, что нужно опасаться, что он влюбится в эту принцессу; а если это случится, нельзя сомневаться в гибели этого фаворита. И я с своей стороны уверен, что Остерман разжигает эту любовь: я знаю, он ничем бы не был так доволен, как если бы они, удалившись от царя, отдались одна другому. Этим путем погибли бы он и она»).
Долгоруким важно было отдалить государя от великой княжны Натальи Алексеевны. Она искренне уважала Остермана, покровительствовала ему и ненавидимому всеми Левенвольде и это было достаточною причиною тайной к ней ненависти Долгоруких. «Князь Иван, — писал историк К. И. Арсеньев, — по внушению отца своего, отклонял Императора, под разными предлогами, от частых бесед его с сестрою, и тем усерднее старался усиливать в нем расположение к тетке, цесаревне Елизавете. Слабодушный Петр… предался ей со всем пылом молодости, являл ей торжественно свою преданность, ее только искал в собраниях, и безусловно следовал ее внушениям. Елизавета решительно отвратила сердце Государя от любимой прежде сестры его».
Немудрено, что Долгорукие обхаживали Елизавету. Не без их помощи, первейший ее любимец камергер граф Бутурлин (зять фельдмаршала М. М. Голицына), менее чем в полтора месяца получил нешуточные награды: александровскую ленту и затем генерал-майорский чин.
Впрочем, вскоре открылась тайна: князья Голицыны, руководимые одною мыслью оспорить первенство у князей Долгоруких, более и более являли раболепствия и преданности Елизавете, чрез нее стремясь добиться веса при императоре. Граф Бутурлин, по-родственному, употреблен был ими, как средство к достижению их цели. Чрез посредничество Елизаветы он сблизился и с самим государем, который начал ему оказывать столько же внимания и любви, как и князю Ивану Долгорукому.
«Все с нетерпением ожидали близкой развязки важного вопроса, кто одолеет решительно: Долгорукие или Голицыны? — читаем у К. И. Арсеньева в его книге «Царствование Петра II», не переиздававшейся с 1839 года. — Полезнейшею для обоих партий и благоразумнейшею мерою было бы искреннее их соединение и действование совокупными силами на пользу Государя и России; партия Остермановская, нелюбимая русскими, не устояла бы тогда, не смотря на великие способности и заслуги большей части ее членов; Петр II явился бы в нашей истории под другим образом, более светлым, и дом Иоаннов, вероятно, никогда бы не царствовал в России».
Да, враг внешний, на поле брани, побиваем был русскими благодаря их сплочению, общей ненависти к нему, враг же внутренний не всегда это сплочение ощущал. Раздоры, внутренняя гордыня одолевали русских. Внимательные иностранцы давно то поняли и сделали правильные выводы.
Цесаревна Елизавета служила сильною помехою властолюбию Долгоруких. Не так уже была опасна для них великая княжна Наталья, как ее тетка. Долгорукие начинали побаиваться власти, которую цесаревна могла возыметь над царем: ум, способности и искусство ее явно пугали их. («Красота ее физическая — это чудо, грация ее неописанна, но она лжива, безнравственна и крайне честолюбива, — писал о ней дюк де Лириа. — Еще при жизни своей матери, она хотела быть преемницей престола предпочтительно пред настоящим царем; но как божественная правда не восхотела этого, то она задумала взойти на престол, вышедши замуж за своего племянника»).
Князь Алексей Григорьевич Долгорукий думал теперь об одном: как отдалить государя от тетки, дабы одному влиять на его мысли и чувства. Надобно было искать способа избавиться от опасного соперничества.
С помощью брата, князя Василия Лукича, принялся он плести новые кружева интриг.
Не дремали и Голицыны.
До глубокой ночи не гас свет и в окнах дома Остермана.
Спать он ложился, подчас, когда начинали кричать первые петухи.
XI
Сразу после Пасхи, которая пришлась на 21 апреля, князь Алексей Григорьевич Долгорукий стал часто увозить императора из Москвы и забавлял его охотою в лесных подмосковных дачах. Уезжали на несколько дней, но, бывало, по неделям не возвращались в первопрестольную.
С царем ездила и тетка Елизавета. (Через много лет, по свидетельству Екатерины II, в одну из увеселительных поездок, императрица Елизавета Петровна, недовольная проведенной охотой, «повернула разговор на доброе старое время и стала говорить, как она охотилась с Петром Вторым и какое множество зайцев брали они в день. Она принялась на чем свет стоит бранить князей Долгоруких, окружавших этого государя, и рассказывать, как они старались ее отдалить от него»).
Сами страстные охотники, Долгорукие, имевшие много собак, и государя приучили к ним до того, что он сам мешал в корыте собакам.
Надо ли говорить, что чувствовали охотники, когда стаи борзых травили зайцев.
Иной русак выскочит из леса, ополоумеет, не знает куда бежать.
Налетит следом на него псина, со страшной силой и неуловимой для глаз быстротой швырнет зайца с рубежа на озими и сама полетит кубарем. От этого внезапного толчка оторопевший русак понесется прямо в пасть другой собаке.
