Было ясно: двор в Петербург не воротится. Фаворит охладел к этой мысли, тяготел к родственникам. Князь же Василий Лукич, идеолог, можно сказать, долгоруковского дома, занимался только интригами, стараясь, чтобы двор не возвращался в Петербург, и этого дюк де Лириа не мог скидывать со счетов и потому закладывал то в свои расчеты.
Самое время сказать о его новом знакомом — аббате Жюбе, свидания с которым переменили ход многих дел.
Аббат Жюбе прибыл в Москву 20 декабря 1728 года, как воспитанник детей княгини Ирины Петровны Долгорукой, принявшей, напомним, в Голландии католическую веру и теперь возвратившейся на родину. Жюбе был тайным агентом Сорбонны, которая после двухлетнего рассмотрения вопроса о миссии в Россию решила послать его туда по совету докторов Сорбонны Птинье, Этмара, Фуле и других, дала ему верительную грамоту от 24 июля 1728 года и облекла полномочием вступить в переговоры с русским духовенством о соединении церквей.
Архиепископ Утрехский, направляя Жюбе в Россию, возложил на него чуть ли не епископские полномочия.
Аббат был уже человек пожилой (ему было 54 года) и ловкий на все руки. Ко всему, достаточно твердый в своих убеждениях. Рассказывали, когда он был кюре в Ансьере, однажды отказался начать богослужение прежде, чем маркиза Парабер, любовница регента, не покинет церковь. На жалобу красавицы регент только сказал: «Зачем она ходила в церковь?» Жюбе был духовником Ирины Долгорукой и через нее вскоре познакомился и сошелся с родственниками ее мужа, Долгорукими, которые принялись покровительствовать ему и с ее родными братьями, князьями Голицыными. Он старательно выставлял напоказ свою безупречную жизнь, свою воздержанность, наконец, знания, для того, чтобы сильнее был контраст с тем, что русские привыкли видеть у себя перед глазами. «Этот достойный пастырь, — по словам современника Бурсье, — соединял с вкрадчивым обращением манеры, способные, для привлечения умов. Каждый искал сообщества и беседы со столь любезным иностранцем и считал за честь быть знакомым с ним». В Москве аббат Жюбе нашел себе сильного покровителя и в испанском посланнике дюке де Лириа. Тот, узнав о замыслах Жюбе, взялся их поддерживать разными происками (как удачно заметил один из историков), а для ограждения его безопасности выдал аббату 1 марта 1729 года письменный вид, что он посольский духовник. Герцог де Лириа был уполномочен своим двором именовать Жюбе капелланом испанского посольства, с дозволением жить у княгини Долгорукой.
Аббат создал очаг католической пропаганды в древней русской столице.
«Чтобы иметь более возможность вести удобнее великое дело, — замечает Бурсье, — и составить проекты, которые могли бы быть приняты, Жюбе убедил брата княгини Долгоруковой, князя Голицына, уступить посланнику свой прекрасный загородный дом. Здесь, в величайшей тайне, составлена была записка, доказывавшая духовные и мирские выгоды от соединения церквей…»
Жюбе написал два «мемуара»:
— о иерархии и церковных книгах Московии;
— о способах обращения греков в унию.
Написал он их в то время, когда Верховный Тайный Совет разрабатывал и принимал срочные меры против католической пропаганды. В то время 18 человек в Смоленске, на польской границе, сделались католиками. Едва в Москве узнали о том, их тотчас же схватили и силою заставили возвратиться к русской религии. Один из них был тверже других в католической религии, ему хотели отрубить голову; но наконец и его склонили, подобно другим. Всех их сослали в Сибирь, где оставили, пока не раскаются в своем отступничестве от веры православной и не возненавидят религии католической.
Неудивительно, что в официальных письмах дюка де Лириа, в конфиденциальных, в его «Записках» имя Жюбе не упоминается, как не говорится о миссионерской деятельности самого посланника и его духовника — капеллана испанского посольства доминиканца де Риберы.
А рассказать было что.
Доминиканский монах, папист и ультрамонтан Бернардо де Рибера, находясь в России, написал трактат. При посредничестве герцога де Лириа, он отправил 6 ноября 1728 года первые главы своего сочинения Феофану Прокоповичу, приложив письмо, в котором, хваля ученость Феофана, излагал свое мнение об унии.
«Не стена, но тонкая перегородка разделяет две церкви, — писал он, — те же таинства, почти те же догматы, чисто внешнее различие в образах, соперничество в юрисдикции, которое уничтожится само собою, как скоро Москва займет в иерархии почетное место, так худо занимаемое Византией. И какую бессмертную славу стяжала бы Россия, восстановив на Востоке единство веры».
Феофан Прокопович оставил письмо без ответа.
Герцог де Лириа, со своей стороны, также сделал важный шаг в пользу католической пропаганды в России. 17 марта 1729 года он предложил своему правительству проект возведения капеллана Риберы в епископы, принимая на свой счет его содержание. Его предложение нашло отклик и поддержку в супруге императора Карла VI, которая специально просила его за княгиню Ирину Долгорукую и, в частности, поощряла содействовать расширению прав католического вероисповедания.
Дюк де Лириа держал связь с Римом, о чем не всегда извещал даже госсекретаря Испании маркиза де ла Пас.
Янсенист Жюбе, папист де Рибера и герцог де Лириа преследовали одну цель — установление униатства в России.
Цель оправдывала средства.
Собрание деятелей пропаганды происходило в имении князя Голицына, близ Москвы. Результаты совещания, хотя и не все, сохранились в протоколе. Предположено было восстановить патриаршество в России, будущим патриархом назначить Якова Долгорукого, племянника князя Василия, молодого человека 30 лет, воспитанника иезуитской школы. Перспектива видеть патриархом своего племянника льстила князю Василию Лукичу Долгорукому, и он дал согласие содействовать осуществлению грандиозного плана.
Цель Жюбе была отделить Россию от Греческой церкви, не соединяя вполне и с католическою, и преобразовать ее в Галликанский патриархат.
Аббат успел настолько продвинуть свое дело, что уже начал совещаться о соединении церквей с Феофилактом Лопатинским, Варламом Войнатовичем, Евфимием Колетти и, кажется, с Сильвестром, бывшим епископом рязанским. Евфимий Колетти, по словам Жюбе, был особенно склонен к его предложению, потому что был врагом Феофана Прокоповича, которого не терпели и вышеозначенные лица. Из слов самого Жюбе видно, впрочем, что они не очень поддавались на его предложения и что всех их страшили власть и притязания римского двора. Несомненно только то, что Жюбе был связан именно с теми лицами, с которых начались розыски при воцарении Анны Иоанновны.
Многие из русских священнослужителей, надо сказать, были откровенными врагами Феофана Прокоповича, не скрывавшего своей склонности к лютеранству.
Конечно, можно сомневаться и достаточно серьезно, чтобы эти лица увлекались мыслью о соединении церквей, но весьма можно допустить, что их увлекла надежда на восстановление патриаршества, составлявшего постоянный предмет тайных надежд и мечтаний русского духовенства до самого исхода XVIII века.
