Старшего брата, Карла, маркиз увидел на другой день, когда съехались во дворец все знатнейшие «обоего пола персоны» для принесения поздравлений императрице, по случаю высокоторжественного дня ее рождения.
Генерал-лейтенант, генерал-аншеф, участник всех крымских походов, Карл Бирон отличался в бою редкой храбростью, но был совсем необразован и очень груб. Имел весьма сильную тягу к горячительным напиткам.
Он так много раз попадал в драки, что весь был покрыт и изуродован шрамами.
К Эрнсту-Иоганцу приятия не имел, был много порядочнее его, но иногда, под пьяную руку, говаривал о фаворите такие вещи, за которые всякий другой попал бы в Сибирь.
«Калека сей, — писал архиепископ Георгий Конисский о Карле Бироне, — квартируя несколько лет с войском в Стародубе, с многочисленным штатом, уподоблялся пышностию и надменностию самому гордому султану азиатскому; поведение его и того ж больше имело в себе варварских странностей. И не говоря об обширном серале, сформированном и комплектуемом насилием, хватали женщин, особенно кормилиц, и отбирали у них грудных детей, а вместо их грудью своею заставляли кормить малых щенков из псовой охоты сего изверга; другие же его скаредства мерзят самое воображение человеческое».
(Вскоре, 3 марта, Карл Бирон будет уволен, за ранами, в отставку, но в сентябре того же года, по желанию брата-герцога, испуганного болезненными припадками государыни, снова поступит на службу и определен будет генерал-губернатором в Москву.)
В этот день торжественно звонили колокола. В придворной церкви, до отказа набитой народом, была отправлена литургия, при которой присутствовала сама государыня. В конце службы проповедь говорил Амвросий, архиепископ Вологодский. После литургии Анна Иоанновна отправилась «в галерею в аудиенц-камору, причем чужестранные и российские министры, генералитет и прочие чины Ея Императорское Величество поздравляли с оным торжеством и была пальба из пушек с обеих крепостей».
Звучала итальянская музыка. Наряды дам блистали новизною и изысканностью, а кафтаны княжеские и графские, отнюдь не темных цветов, — богатством и вычурностью золотого шитья. Наряд государыни состоял в темном штофном платье, шитом золотом и множеством жемчуга, но без драгоценных камней. Цесаревна Елизавета Петровна явилась в малиновом платье, вышитом серебром и убранном множеством бриллиантов. Белое атласное платье герцогини Курляндской, шитое золотом, отличалось изобилием рубинов.
Обер-гофмаршал двора Ее Величества объявлял и приглашал поздравляющих.
В то время когда, в почтительном полупоклоне, к царице приближался для целования руки рижский генерал-губернатор Людольф-Август Бисмарк — зять Бирона, ей неожиданно доложили о прибытии из Константинополя секретаря посольства Неплюева «с ратификацией на заключенные пункты», и Анна Иоанновна тотчас же, прервав церемонию, самолично объявила о том тут же находившимся иностранным министрам.
В то же время с крепости и Адмиралтейства произведена была пушечная пальба.
Не одна родственная связь Бирона интересовала французского посла. С возвращением русской армии и появлением в Петербурге фельдмаршала Миниха менялась обстановка при дворе. Миних был, как известно, злейшим врагом герцога. Война с Турцией, ненужная России, была следствием именно этих неприязненных отношений. Бирону важно было под любым предлогом удалить от двора сильного соперника. Теперь же, когда близко раздался голос фельдмаршала, воздух во дворце заколебался.
Миних оказывался в родстве с Юлианой Менгден — ближайшей подругой принцессы Анны Леопольдовны, весьма нерасположенной к Бирону. Можно было ожидать сплетения интриг, неизбежных при совместничестве таких личностей, как Миних и Остерман, и весьма сложных по случаю неусыпной деятельности в этом же роде Левенвольдов, Менгденов, Трубецких, Черкасских и иных. Не упускал из виду маркиз де ла Шетарди и сообщение, промелькнувшее в немецких «Байретских новостях» от седьмого января, о заговоре русских аристократов «с целью низвергнуть ненавистное иноземное правительство Бирона, придворного банкира, иудея Липмана, без которого фаворит ничего не делает, и возвести на престол цесаревну Елизавету».
Нужна, срочно была нужна достоверная информация о происходящем в русской столице. Получение же ее из первых рук затруднялось одним немаловажным обстоятельством: русские не осмеливались разговаривать с французским послом, чурались его. Сказывалась боязнь перед наушничеством. Вот почему, когда на торжественном обеде прозвучал пятый официальный тост: «Кто сей бокал полон выпьет, тот ее императорскому величеству верен», чем подавался знак к окончанию застолья, маркиз, прежде чем выпить вино, отыскал взглядом Остермана и решил, что ныне же, на балу, в удобную минуту, обмолвится с русским министром о том, как установить ему прямые сношения с вельможами.
Через двенадцать дней вопрос был решен. Вельможам разрешалось отныне наносить визиты французскому министру. Отведав французской кухни, гости размякли, расслабились и частенько сворачивали теперь умышленно к зданию посольства.
Несколько немецких фамилий играли большую роль при дворе и занимали маркиза не менее, чем начинающиеся празднества торжествования мира.
Кроме Кайзерлингов, Бирон оказывал покровительство Менгденам, Корфам, Ливенам.
Оттону Менгдену, ливонскому ландрату и полковнику шведской службы, королева Христина даровала в 1653 году титул барона. Два его внука, братья Магнус-Густав, ландмаршал и Иоганн-Альбрехт, ландрат из Ливонии, были тесно связаны дружбой с семьей Левенвольде. Сыновья их были низкопоклонными прислужниками Бирона, особенно второй сын Иоганна-Альбрехта, барон Карл-Людвиг. Чтобы создать более прочную сеть интриг, он выписал в Петербург своих четырех кузин: Доротею, ставшую вскоре графиней Миних, Якобину, которая готовилась выйти за Густава Бирона, Аврору (впоследствии графиню Лесток) и Юлию. Все четыре были ловкие интриганки, особенно Юлия, сумевшая втереться в доверие к Анне Леопольдовне и имевшая на нее огромное влияние.
В руках Карла-Людвига Менгдена (женатого на племяннице Миниха) сходились многие важнейшие нити придворных интриг. Дабы следить за действиями Менгденов, была подкуплена послом одна из фрейлин принцессы Анны Леопольдовны, находившаяся в тесной дружбе с Юлианой.
Камергер барон Иоганн-Альберт Корф, президент Академии наук, как и Менгдены, уроженец Вестфалии, в 1730 году сыграл довольно значительную роль в событиях, сопровождавших восшествие на престол Анны Иоанновны. Именно он был тайно послан Бироном в январе 1730 года в Москву сразу после приезда в Митаву депутации от Верховного Тайного Совета. Корфу было поручено переговорить с Рейнгольдом Левенвольде и при содействии последнего подготовить условия для утверждения герцогини Курляндской российской самодержицей. Миссия Корфа увенчалась успехом.
Рейнгольд фон Левенвольде, потомок старинной лифляндской фамилии, занимал тогда должность резидента герцога Курляндского Фердинанда при русском дворе. Как заметил историк Д. А. Корсаков, он представлял собою тип тех иноземцев, которые при Петре I держали себя тише воды, ниже травы, а в последующие царствования, в особенности при Анне Иоанновне, стали решителями судеб русского народа. Он не знал и не хотел знать России, ему были чужды интересы и заботы русских людей. Испанский посол де Лириа весьма резко охарактеризовал Рейнгольда: «Он не пренебрегал никакими средствами для достижения своей цели и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля. Задачей его жизни был личный интерес. Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога». Красивая наружность создала ему положение. Екатерина I, пишет Д. А. Корсаков, обратившая внимание на красоту Левенвольде, сделала его камергером и графом. «Он был образцовый придворный: всегда веселый и с отличными манерами. Рейнгольд Левенвольде был центром всех придворных балов и празднеств, устраивать которые он был великий мастер. Страстный игрок в карты, мот и щеголь, он являлся непременным участником всех кутежей молодежи, а на балах покорял сердца придворных красавиц… Его младший брат — Густав Левенвольде — жил в то время в своем лифляндском имении и, если верить молве, был лицом очень близким к Анне Иоанновне. К нему-то отправил Рейнгольд Левенвольде гонца, прося предупредить о замыслах верховников».
