Истоки этого конфликта – в истории взаимоотношений России и Османской империи на Среднем Востоке и в Прикаспии. Как известно, по договору 1724 года Россия разделила с Турцией бывшие владения Ирана: Турция гарантировала России территории на западном и южном побережьях Каспия, завоеванные Петром I в ходе Персидского похода 1722–1723 годов, а Россия признала турецкие владения в Восточном Закавказье и Западном Иране. Пять лет русские гарнизоны стояли на западном и южном берегах Каспия, в новых заморских провинциях империи. После смерти Петра I Россия отказалась от попыток продвижения на Средний Восток и далее в Индию и выполняла главным образом генеральное указание покойного императора о том, чтобы захваченные территории Мазандарана, Гиляна и Астрабада «в полное владение и безопасность привесть», «оныя все укрепить», а «бусурманов в тех провинциях пристойным образом убавливать и населять христиан» – русских и армян. Однако к началу 1730-х годов стало ясно, что не только освоение, но и удержание прикаспийских провинций непосильно для России. Местность, приобретенная по соглашению с Ираном в 1723 году, оказалась земным адом. До сих пор у иранского народа жива пословица, которую обращают к человеку, недовольному жизнью: «Если ищешь смерти, езжай в Гилян». Тигры, которые в изобилии водились в камышовых зарослях и болотах Мазандарана и Гиляна, были сущими ангелами в сравнении с тучами мошкары и малярийных комаров, терзавших людей днем и ночью. Жаркий, невыносимо влажный климат, плохая питьевая вода, враждебное население – все это вело к гибели тысяч русских солдат, огромным материальным затратам на содержание без дела стоявших войск. Правительство Анны не прочь было бы избавиться от тяжкого груза петровского наследства, и единственное, что удерживало его от такого шага, – боязнь, что Иран, ослабленный в 1720-е годы одновременным вторжением русских с севера, турок с запада и воинственных афганских племен с востока, не сумеет удержать в руках прикаспийские территории и они достанутся Турции. А усиления Турции и в этом районе Россия, разумеется, не хотела.
Но в середине 30-х годов XVIII века в Иране обстановка как-то стабилизировалась, и этим сразу воспользовалось русское правительство. 10 марта 1735 года Россия и Иран подписали Ганджийский договор, по которому Иран без обременительных условий получал назад свои северные территории, завоеванные во время Персидского похода 1722–1723 годов ценой гибели тысяч русских солдат. Уступки России взволновали Стамбул, который сразу посягнул на наследство Петра Великого. Весной 1735 года крымский хан – вассал султана, – получив из Стамбула фирман (указ), двинул свою орду из Крыма через Кавказский хребет в Западный Прикаспий, чтобы закрепить его за Турцией. На пути к Каспию орда прошла через Кабарду – спорное владение России и Турции. Это, как и столкновения татар с русскими гарнизонами на Северном Кавказе, резко обострило конфликт. А тем временем уже вовсю шла тайная война. В январе 1736 года Анна послала указ главнокомандующему на Украине князю Шаховскому, в котором сказано, что по сведениям, полученным из Турции, османский вассал Молдавский господарь по заданию турок «посылает в земли Наши шпионов более 100 человек, а в Нежине и корреспондентов из греков, тамошних жителей имеет и что те шпионы ходят, иные под видом монашеским или и монахи». Предписывалось усилить наблюдения на форпостах и «прилежно чрез всякие способы искусным образом таких шпионов присматривать и сыскивать надежным людям тайно».
Быть может, конфликт бы и не разгорелся, если бы не два важных подтекста, влиявших на форсирование войны. Во-первых, в памяти россиян жил позорный Прутский поход 1711 года, когда Петр, окруженный превосходящими силами турок, был вынужден заключить унизительный для полтавского победителя мир, по которому Россия уступила туркам Азов и Таганрог, уничтожила с такими трудами построенный Азовский флот и портовые сооружения, обязалась оставить в покое Польшу. Поражение на Пруте весьма отрицательно отразилось и на репутации России среди балканских народов, видевших в русских освободителей от османского ига. Злосчастный Прутский поход помнили в Петербурге много лет спустя. «Пруцкой трактат был великой вред и бесчестие нашему государству», – говорилось в указе Анны Иоанновны. Мечта о реванше не оставляла русских правителей, а уязвленное имперское самолюбие не могло вынести малейшего намека на новое унижение со стороны Турции. Масло в разгорающийся огонь конфликта подливала и подстрекательская деятельность русских дипломатов в Стамбуле. Русский резидент Иван Неплюев и его помощник Вешняков сделали все возможное, чтобы убедить свое правительство в необходимости и возможности войны со страной своего аккредитования. Редкое их донесение в Петербург не содержит призыва – вооруженной рукой «укротить турка», воспользоваться затянувшейся ирано-турецкой войной и, не дожидаясь заключения мира между Ираном и Турцией, напасть на последнюю. «Представляю высокомудрому соизволению Вашего величества, – убеждает Анну резидент Неплюев, – заблаговременно принять меры к укрощению этих варваров, чтоб, не выпустив их из персидской войны, привести в резон и Российской империи покой доставить». И вот здесь уместно небольшое отступление.
Читая послания Неплюева, нельзя не отметить очевидного их сходства – по смыслу и по духу – с посланиями русского представителя в Иране Артемия Волынского перед Персидским походом Петра I в 1722–1723 годах. Волынский так же многословно и напористо убеждал Петра немедленно начать войну против южного соседа, вынужденного бороться с сонмом других врагов. Волынский писал о крайней слабости Ирана, о том, что «не великих войск сия война требует», ибо против русских будут «не люди – скоты» и «войску можно идти без великого страха, только б была исправная амуниция и довольное число провианта». На самом же деле Персидский поход оказался очень трудным и кровопролитным Неплюев как будто списывал свои донесения Анне с донесений Волынского Петру. И этому не следует особенно удивляться – так бывало в русской политике на Востоке много-много раз: в европоцентристском имперском сознании прочно сидит стереотип превосходства «белого человека», основанный на пренебрежении к «дикому», «варварскому» Востоку, который может легко покорить вооруженный европейский «цивилизатор». Кажущейся хаос и нелогичность жизни Востока, незнание и непонимание традиций и обычаев восточных народов всегда создавали иллюзию возможности легкой и быстрой победы европейцев над неорганизованными «толпами» азиатов: поколения русских дипломатов, государственных деятелей и генералов думали о Востоке так же, как Волынский или Неплюев. Тут отметим одну любопытную особенность: Турцией владел точно такой же синдром превосходства по отношению к русским, она точно так же не воспринимала Россию как серьезного соперника и была уверена в своей легкой победе, особенно после сражения на Пруте в 1711 году Как сообщал из Стамбула русский резидент, «Порта Россию очень легко ценит, помня прутские дела». Свое давление на русское правительство Неплюев особенно усилил весной 1735 года, когда стало известно, что хан с ордой уходит на Кавказ и оголяет Крым и тем самым позволяет полуостров «смирить и привести в резон».
16 июня 1735 года состоялось расширенное заседание Кабинета министров, на котором было решено одну часть войск двинуть в Крым – «для диверсии», а другой части срочно готовиться к осаде и взятию турецкой крепости Азов уже осенью – зимой 1736 года. Командующий русскими войсками на южной границе генерал Вейсбах получил указ о срочной подготовке армии к походу в Крым, но войска сумели двинуться в поход только в начале октября. Русские войска под командой генерала Леонтьева даже не дошли до Перекопа и, подобно воинству Василия Голицына, который дважды – в 1687 и 1689 годах – неудачно пытался завоевать Крым, были вынуждены повернуть назад. Отбивая татарские наскоки, преодолевая великие грязи и дожди, а потом снега и морозы, потеряв огромное количество людей и большую часть лошадей, армия с позором вернулась на исходные позиции. В Бахчисарае и Стамбуле торжествовали – прутская репутация русской армии, неспособной воевать на юге, была с блеском подтверждена. После этого уже фельдмаршал Миних начал серьезную подготовку к будущей антитурецкой кампании. Прежде всего он послал Бирону и – следовательно – императрице Анне письмо, озаглавленное «Генеральный план войны». Читатель уже немного знаком с характером «столпа отечества» и помнит о присущей ему амбициозности. И все же обратим внимание на тон письма и грандиозные планы завоеваний, подобные тем, с которыми Россия не расставалась на протяжении столетий.
